Письма Мартьянова

 От редактора “Пятницы”

     Решившись на публикацию писем Н. Е. Мартьянова, достаточно сложных как по содержанию, так и по фактуре, мы исходили из того, что размышления их автора чрезвычайно близки к темам, постоянно обсуждаемым на страницах  “Пятницы” – cоотношению знания и веры, интуиции и анализа, науки и религии, совести и честолюбия... Мы, конечно, не можем и не берем на себя права судить о научном качестве идей Мартьянова: гораздо важнее для нас были жгучая актуальность его мышления, героическое противостояние этого человека советскому режиму и, наконец, возможность первой публикации писем личности безусловно незаурядной. За предоставление нам такой возможности мы благодарны составителю подборки – Генриху Грузману. Тому, то он в течение многих лет состоял в личной переписке с Н. Е. Мартьяновым, можно только позавидовать. При подготовке писем к печати они были подвергнуты сугубо косметическому редактированию: в основном это касается устаревшей пунктуации. Своеобразный язык и стиль ученого оставлены, разумеется, без изменений.

 От составителя подборки

     Сибирский геолог Николай Евгеньевич Мартьянов умер в 1983 году в Красноярске. Гениев принято признавать после смерти, но Мартьянова не называют гением, – еще не называют, – хотя для этого имеется полный набор необходимых данных: он является автором фундаментальной работы “Пульсации Земли”, (“Размышления о пульсациях Земли” – Р. К. ) которую создавал в условиях сталинского ГУЛАГа; скончался в безвестности и полнейшей нищете; всю жизнь был гонимым и отрицаемым советской официальной наукой.

 Публикуемые ниже письма являются частью моей десятилетней переписки с Н. Е. Мартьяновым, и они, естественно, не могт дать полного представления о научном подвиге красноярского геолога, да это и невозможно в принципе, пока основное творение мартьяновского гения остается дс сих пор неопубликованным и ждет своего смелого издателя. (В советскую печать по чистой случайности проникла одна из глав этого труда, которая под названием “Энергии Земли” была напечатана в 1968 году научно-популярным издательством “Знание” и потому осталась незамеченной большой наукой.)

 Мартьянов не был ни героем, ни изобретателем, ни первооткры­вателем, – он был мыслителем, – и как раз это качество было оскорбле­но смертным приговором, который сталинский суд вынес Мартьянову (впоследствии смертная казнь была заменена ссылкой в Заполярный Урал, которую Мартьянов отбывал в Хальмер - Ю, что с языка коми означает “долина смерти”).

 В предисловии к книге В. Корчного “Антишахматы” Вл. Буковский писал: “...Человек, пытающийся отстоять свою независимость в любой сфере, в любом вопросе, неминуемо объявляется врагом всего государства. Вся мощь Советского Союза, весь его аппарат немедленно мобилизуется на борьбу с таким отчаянным смельчаком. И с самого начала ему предстоит неравная борьба одиночки против системы. Любые средства будут оправданы, лишь бы задавить сопротивляющегося”. Таким одиночкой был Николай Евгеньевич Мартьянов.

 Но чем же мог угрожать могущественнейшей империи зла этот одинокий и, по его словам, “старый, больной человек”, лишенный всех возможностей самовыражения – публикаций, чтения лекций, творчес­кого общения? На этот естественный вопрос не всегда можно найти ответ в научных трудах Николая Евгеньевича, особенно в таком углуб­ленном и умственно изощренном, как “ Пульсации Земли” ( я изучал эту работу в рукописи). И здесь особую ценность приобретает эписто­лярное творчество, где ученый, освобожденный от строгой логики научного исследования, раскрывает не только анатомию, но и психо­логию своего внутреннего горения.

 Мартьянов строит свою теорию пульсаций на ниспровержении всемогущества законов физики, которые со времен Ньютона и Галилея почитаются как великие законы природы, составляющие основу совре­менной картины мира. В так называемой советской геологии, где стремление к законам точных наук определено как конечная цель и идеал геологического познания, данная позиция была несомненно еретической, но для мировой науки она не являлась новостью. Появле­ние бифуркационной термодинамической теории Ильи Пригожина и его брюссельской школы сделало классический монумент шатким и преходящим, однако в этом вопросе Мартьянов опередил Пригожина. Но красноярский мыслитель сделал и то, на что не решился великий Пригожин: он отверг знаменитое уложение Галилея, cогласно которо­му законы природы написаны на математическом языке. Вместо матема­тических закономерностей Мартьянов показал качественно новое природное явление – пульсационную механику, где математи­ческий метод бессилен, но как это ни значительно, главное содержится в другом: будучи реформатором такой материалистической науки, как геология, где каждое достижение рассматривается обычно как окончательное отрицание Бога, Мартьянов утверждает существование Бога. И это не было прихотью неординарного ума или данью воспи­танию, – это была глубоко прочувствованная, извлеченная из собствен­ных духовных недр, cистема мироощущения. В эту систему входят такие презираемые в материализме компоненты, как откровение, интуиция, ощущение красоты. Мартьянов ставит религиозное сознание во главу угла своего пульсационного познания природы, и вопрос упирается в то, какая из суще­ствующих религиозных доктрин может взять на себя роль направ­ляющего фактора в науке будущего.

 

Н. Е. Мартьянов принадлежит к династии потомственных сибир­ских просветителей – его дед был основателем знаменитого Минусин­ского краеведческого музея. Русское просветительство при всей своей глубочайшей интеллигентности, исключительной порядочности и поразительном подвижничестве все же опиралось на атеистическую основу, а Мартьянов провозглашает: ”Атеизм – это опиум для народа”. И этот тезис занимает в комплексе пульсационного подхода Мартья­нова точно такое же место, как известный лозунг Маркса в системе материалистического мировоззрения. А насколько мартьяновский подход оказался познавательно продуктивным, показывает одно любо­­пыт­ное жизненное обстоятельство. Мартьянов был современ­ником В. И. Вер­надского, создавшего величественную концепцию биосферы, где главное состоит в доказательстве перехода совре­менной биосферы в новое планетарное состояние – ноосферу, или сферу разума. В связи с изучением в последнее время творческого и эписто­лярного наследия академика выяснилось, что важнейшие публикации Вернадского по этой теме подвергались тщательной цензуре, а его увидевшие свет труды фаль­сифицировались и искажа­лись многочис­лен­ными последовате­лями и комментаторами, и прежде всего в части философской сути ноосферы как будущей сферы разума (так, исследо­ватель наследия И. И. Мочалов с соавторами сообщают, что труд Вернадского “Научная мысль как планетарное явление” был изъят из издания на основании следующей мотивировки:”... Наука не может быть планетарным явлением, поскольку тогда стирается принципи­альное отличие советской науки от буржуазной”).

Мартьянов знал лишь искаженные взгляды Вернадского и не стал их использовать в своем творчестве, зато самостоятельно сформули­ровал основополагающее положение биосферного учения Вернадского - закон жизни: жизнь сама создает свои условия жизни, – и почти дословно повторил запрещенные слова Вернадского: “Именно жизнь создала атмосферу и гидросферу. Именно ее деятельность определила “циркуляцию вещества в биосфере”. И, следовательно, зародившись на далеко не жемчужной планете, именно жизнь и превратила ее в жемчу­жину, необходимую для появления человека”.

 Как ученый-геолог Мартьянов был чужд советской науке и только, но как мыслитель он представлял собой серьезную опасность для режима, ибо замахнулся на святая святых материалистического мира - на закон о первичности материи и вторичности сознания.

 По вполне понятным причинам я не могу представить здесь всю многолетнюю переписку с Мартьяновым, несмотря на ее несомненную философскую ценность, и чисто человеческий интерес. Из шести десят­ков писем я постарался выбрать те, где красноярский геолог раскрыва­ет­ся как мыслитель и откуда явсвенно следует вывод о том, что Николай  Евгеньевич Мартьянов не есть жертва режима, а – его победитель.

    Генрих Грузман

Красноярск

26 мая 1970 г.

<...> Вы утвеждаете, что  “химизм есть междуатомные взаимо­действия”; это было верно, или точнее – было бесспорно, до появления моей работы. Но теперь я не могу сказать, что всякие междуатомные взаимодействия – есть химизм. Энергия, которая освобождается при химических реакциях, не тождественна той энергии, на которую ука­зал я - ни качественно, ни, особенно, количественно! Разберем простой пример: возьмем белый карлик AC+70od247 – его плотность равна 36000000г/см3. Чем определяется эта, гигантская плотность? Спектральный анализ не обнаруживает здесь никаких новых элемен­тов. Отбросим вздорные гипотезы об “ободранных”  атомах – ну хотя бы потому, что их нечем “обдирать” (если послушать лепет астрофизиков, то это “обдирание” производят ньютоновы силы, но тогда почему же это случается у карликов, а не у гигантов?). Словом, никакими внеш­ними механическими силами явно невозможно сдавить космическое тело до состояния белого карлика. Следовательно, это сдавливание, уплотнение осуществляется внутренними силами, соизмеримыми с теми силами, которые определяют равновесные расстояния, - между­атомными cилами. Но можем ли мы считать возрастание сил между­атомных притяжений химическими силами?! Строго говоря, по своей сути - это те же силы, это такое свойство атомов, которое до сих пор не было известно науке. И если бы я назвал их “химическими силами”, то можно почти со стопроцентной гарантией сказать, что меня абсо­лютно никто бы не понял ( разновидность беммеленовской  мути - вот и все, что бы они обо мне решили! ). Чтобы вы оценили, насколько это принципиально ново, я расскажу Вам одно обстоятельство. Когда в 1956 году я выступил с докладом по этой теме во ВСЕГЕИ, они запи­сали в протоколе следующее: “Необходима быстрейшая публикация изло­женных представлений для защиты приоритета советской науки в данном вопросе”. В 1966 г. исполнилось 10 (!!) лет моих сражений за публикацию ( причем я не столько сражался, сколько бывал сражаем! ), и потому мне было, в сущности, наплевать, что выставить за главный довод публикации - приоритет ли или просто ценность идеи, лишь бы все высказались “за”! О действительной защите приоритета я не думал, ибо много лет находился со своими представлениями в полном одиночестве.

 Но вот моя книжка вышла в 1968 году, а в 1969 году вышел сб<орник> “ Горизонты науки и техники”( изд.”Мир.”). В этом сбор­нике помещена статья кембриджского астронома Фреда Хойла. Вот что он пишет: “ Я подозреваю, что взаимодействия на больших рассто­яниях существуют и многие константы в действительности подверже­ны медленным изменениям во времени. Поэтому точные значения мировых постоянных не абсолютны – они просто принадлежат эпохе, в которой мы случайно живем”. Так вот, я хочу спросить Вас – могут ли под действием химических сил измениться физические свойства веще­ства? Например, можно ли химическими силами получить воду с температурой кипения ( при нормальном давлении ), скажем, 10000K? Если нет, то, значит, взаимодействия, на которые я указал, не химические! А я указал именно на такие взаимодействия между атомами.

Красноярск

5 июля 1970 г.

     <...> Если бы я еще сомневался в Вашем возрасте, исходя из общего тона письма, то Ваша фраза о том, что Ваше понимание может оказаться оши­­бочным, потому что ни одной из Ваших статей не стали пуб­ликовать, –  эта мысль не оставила у меня сомнений в Вашей моло­дости. Я не мог не улыбнуться Вашей прекрасной наивности! Именно таким был и я ... лет двадцать тому назад.

В моей книжке “Энергия Земли” ( которая, кстати сказать, является отвергнутой     диссертацией и представляет незначительный фрагмент моей концепции ) была следующая цитата из нашего коллеги и гениального поэта Гете: ”Здесь приходится задаваться вопросом: является гипотеза действительным приобретением или же получила общее признание под влиянием моды? Ибо мнение, высказанное энергичными людьми, распространяется, как зараза, среди толпы, и тогда его называют гоподствующим – претензия, лишенная всякого смысла для добросовестного исследователя. Государство и Церковь вправе называть себя господствующими, ибо им приходится иметь дело со строптивой толпой, и был бы порядок, а какими средствами он достигается, безразлично; наоборот, в науках необходима абсолютная свобода, ибо в данном случае работа рассчитана не на сегодняшний или завтрашний день, а на необозримый ряд сменяющихся годов. Если порою неверный научный взгляд и одержит верх, то всегда останется известное меньшинство, которое упорно будет держаться истины, и если даже последняя сосредоточится лишь в одном уме, то это не может иметь особого значения. Этот одинокий ум будет в тиши и в тайне продолжать свою работу, и настанет день, когда обратятся к нему и заинтересуются его взглядами”(т. VIII, стр. 459, 1935). Но все это выбросили издатели, потому что все это стреляет не в бровь, а в глаз ученым наших дней, которые только и держатся на своем господствующем положении!

Отказ в публикации для оценки работы, ее научного значения в лучшем случае имеет нулевое значение! Но очень часто это является свидетельством большой научной ценности работы. Поймите, доро­гой, что в наше время у нас ни Эйнштейн, ни де Бройль не смогли бы опубликовать своих идей. Один из умнейших людей земли Русской Александр Герцен сто лет назад писал: “Исследование, которое пресле­дует какую-нибудь цель, кроме познания, – не наука”. Но, заметьте, а диссертации?! А публикация “для счета”, для проникновения на Олимп наук?! Что это? А ведь именно эти цели преследуют все эти “доктора”, “членкоры”, “академики” и прочая сволочь...Все это не имеет никакого отношения к науке, но именно эти люди решают вопрос о публикации! <...> Так что, если Вас не печатают, то это гораздо больше говорит в Вашу пользу, чем наоборот. Во всяком случае, это допускает наличие свежей, новой мысли. Если бы вас печатали, такое предположение было бы исключено! <...>

 И еще, скажу сразу, наплюйте Вы на всяческие авторитеты! Смо­трите всегда в корень: не на то, кто пишет, а лишь на то, о чем пишет! Я снимаю шапку перед такими украшениями рода человечес­кого, как Ломоносов, Ньютон или Ф. Энгельс, но это ни грамма не влияет на мою оценку их идей, я только потому и снимаю шапку, что уж больно силь­на и прекрасна их мысль...<...>

Красноярск

4 августа 1970 г.

<...> Да, действительно, меня не очень ( не слишком ) восхищает сам принцип разделения по “формам движеня”, – я их не очень чувс­т­вую... Я не случайно написал “не чувствую”, ибо полагаю основой позна­ния не логику, а чувство – интуицию! И на сей раз прямо об этом пишу в 1 главе. Процесс научного познания – это есть перевод с языка чувств на язык логики, и научно познанным мы именно то и называем, что полностью переведено на язык логики, где уже не оста­лось никаких признаков того чувства, которое породило эти четко сформулированные мысли. Это первый аспект фразы о том, что “я не чувствую форм движения”. Второй аспект – а почему не чувствую? Да потому, моим чувствам претит “разделять, омертвлять, огрублять” движение материи; В. И. Ленин прав, что мы не можем выразить логически (!) движение без этих ужасных “разделять, омертвлять, огрублять”, но он глубоко ошибается, полагая, что мы вообще, без этих эпитетов, не можем вы­разить движение. Это не так!

 Людвиг Бетховен, например, выражает его с безупречной точ­ностью без всякого огрубления и омертвления ( чем, кстати сказать, и отличаются произведения современных композиторов, которых у меня хватило терпения слушать) в своих гениальных сонатах...Вот оно, дви­жение, как резльтат единства и борьбы противоположностей, выраженное с абсолютной точностью и полнотой! Именно это должно звучать, ощущаться в душе познающего ученого. Третий аспект фразы “я не чувствую”. Все свои соображения об интуиции я как раз и пишу в связи с разбором представлений М. А. Усова, которого смерть захва­тила на интуитивной стадии понимания пульсаций Земли...Саму интуи­цию я определяю как чувственное восприятие диалектики природы.

 27 августа исполняется 200 лет со дня рождения Гегеля...Вот кто заслуживает признательности всех: открыть законы диалектики! На могиле Ньютона написано: “Здесь покоится счастливейший из смерт­ных, ибо законы природы можно открыть только один раз, – он отк­рыл их! Пусть радуются люди, что на свете существовало такое украшение рода человеческого”. Конечно, Ньютон был велик, но как далеко ему до подвига мысли Гегеля! Но, открыв законы диалектики, Гегель выпустил из бутылки джинна, всю страшную силу которого еще предстоит оценить. Беспощадная сила этих законов прежде всего сокру­шила концепцию самого Гегеля.

 А мне, старому еретику, уже давно ясно – диалектика несовме­стима ни с какой монистической философией. И это почти понял его гениальный ученик Фридрих Энгельс – в “Диалектике природы” он писал: ”Взаимодействие исключает всякое абсолютно первичное и абсолютно вторичное”. Да, да, – конечно, так! Но ...а как же с отноше­нием мышления к бытию, базиса и надстройки? Здесь что же, законы диалектики перестали действовать? Впрочем, “ходить бывает скользко по камешкам иным”, как сказал поэт. А уж кому-кому об этом и знать, как не мне ... Хальмер-Ю (это в переводе “долина смерти”) и это лагерь... Посмотрите в конец моей книжки ... Вот где были похоро­нены мои иллюзии, моя ученая карьера, моя жизнь...Впрочем, это не самое страшное, что может случиться с мыслящим человеком в ХХ веке. Это Вам следует знать! Слишком настойчивых искателей истины объявляют сумасшедшими. Для этого вполне достаточно звонка из приемной генерала науки в психобольницу и ... судьба человека, его ре­путация навсегда погибла. Уже никто и никогда не будет разбираться с его идеями; я это знаю – я таких встречал! Диагноз, спросите Вы, – о, на этот случай он имеется: “паранойяльный психоз”. В “Малой медицинской энциклопедии” он написан в томе 8, стр.755 (изд.1968). Здесь Вы найдете все признаки гениальной личности и ... ни одного признака болезни! Так, что будьте осторожны, дорогой! Генералы науки не только ску­доумны, они еще располагают огромными возможностями погубить человека! Ну, хватит мрачного ( хоть нам и нельзя о нем забывать ).

 Вы спрашиваете о синхронности трансгрессий ... Вопрос снова в самую точку! На эту тему я написал, года три назад, большую работу, книжку вроде “Энергии Земли”. Это была моя вторая забракованная диссертация. Я послал ее прямо в пасть тигра – Георгию Петровичу Горшкову как зксперту ВАКа. Вот что он написал: “ Работа в высшей степени интересная и в такой же степени спорная. Автор рассматри­вает злободневный вопрос – о происхождении подводных долин, при­влекает к рассуждениям самые разнообразные материалы, демон­стрируя отличное знакомство с литературой, четко формулирует выводы. Импонирует полная самостоятельность мышления автора, ори­гинальность его построений, редкий и красивый язык, логичность текста”. Казалось бы, что еще требовать от кандидата наук? Не правда ли? Так вот, всего этого мало! А что же нужно? Далее следует 6 (!) страниц машинописного текста замечаний редакторского характера и выводы: “Работа Н. Е. Мартьянова, несмотря на ряд несомненных достоинств, вряд ли может быть принята в качестве диссертации. Она может вызвать столь много критических замечаний, что это может отразиться на ре­зультатах голосования”. И далее рекомендация: работу издать и только после обсуждения в печати защищать. Ну, а издается она по сей день ... На “Энергию” ушло около 12 лет борьбы, еще столь­ко на эту ... Меня уже, видимо, не хватит ... Вот я и взялся за “Пульсации”, пока ... жив еще. <...>

Красноярск

6 августа 1970 г.

Отправил Вам письмо, а на душе какая-то муть... Будто сделал нечто гадкое... И не сразу сообразил, что именно плохого я сделал... А сделал я плохо – позволил себе пасть духом! Не придавайте значения моему малодушию – оно есть, но не в нем суть. Бывало и похуже, было и так, что в одиночке, лишенный всего, в том числе и бумаги с карандашом, я выкладывал из табака схемы и цифры, исчисляя энер­гию выброса из Земли Луны. А работу о зонах растяжения в мантии, которая потом была напечатана в “Докладах АН”, я писал в лагерном бараке и считал великим достижением, что получил такую возмож­ность. А вот теперь я расстроился только потому, что “заколодило” в голове при изложении опять тех же деформаций в мантии и их влияния на скорости сей­смических волн ...

 <...> Сегодня я написал акад. Яншину письмо ( копию прилагаю). Человек он интересный и очень умный. Наш разговор, 3 часа, тет-а-тет, в его коттедже в Академгородке кончился для меня ничем. Единственно, в чем мы нашли общий язык, – это, что В. В. Бело­усов балда. Через неделю я написал ему письмо, в эпиграфе которого стояло:

 “Профессор: Ну и как вы понимаете, что такое экзамен?

 Cтудент: Экзамен – это беседа двух умных людей.

 Профессор: Ну, а если один из них не совсем?

 Студент: Тогда второй останется без стипендии!”

 И ниже я пишу: “Именно этот анекдот я вспомнил, когда возвра­щался из Вашего коттеджа ...”

“Академику А. Л. Яншину. Копия

“ Борис, Борис! Все пред тобой трепещет,

Никто тебе не смеет и напомнить

О жребии несчастного младенца,

А между тем отшельник в темной келье

 Здесь на тебя донос ужасный пишет;

И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от Божьего суда”.

А. С. Пушкин

Г/у Александр Леонидович!

Посылаю на Ваш суд свою “Энергию Земли”, которую мы однаж­ды обсуждали в Вашем коттедже. Эта книжка представляет собой фрагмент моей тектонической концепции, изложением которой я сейчас и занимаюсь. Покойный редактор этой книжки, человек редко­го ума и еще более редких, прямо удивительных в наши дни честности и мужества, в своем предисловии пишет: “Хочется надеяться, что авто­ру будет предоставлена возможность и оказано должное содействие в дальнейшей разработке его, я полагаю, весьма плодотвор­ных идей. К этому зовут интересы советской науки”.

 Этими “плодотворными идеями” я занимаюсь около 30 лет, но усло­вий для подобной деятельности я не имел никогда. Моя концепция создавалась в таких условиях, которые Вам представить себе нево­зможно. Тридцатилетний опыт показал, что я нашел верный путь к решению основных проблем геологии, а это значит, что наши буду­щие коллеги поднимут его на щит. Но, сделав это, они жестоко осудят тех, кто сегодня отвечает за судьбу геологии и не помог мне. Я задумал­ся, кому, зачем нужно, чтобы я в одиночестве, в нужде, без всякой помощи решал проблемы геологии? Так ли уж неодолима та пропасть, которая раздляет нас с Вами?

Однажды, в годы своей юности, я спросил у своего отца – “ Может ли один, убежденный человек переубедить другого, убежден­ного в противоположном?” Отец ответил: “Может, если оба достаточно умны”. И вот теперь, на склоне жизни, пришел день, когда я решил проверить это утверждение моего покойного отца ... Я ожи­даю, что Вы выступите в печати с критикой моей книжки. Да, – это нужно мне и, таким образом, я попадаю в толпу жаждущих Вашего мнения. Но я глубоко убежден, что Вам это нужно гораздо больше, чем мне. А еще больше, чем Вам или мне, это нужно геологии ...

 С искренним уважением Мартьянов”.

Красноярск

3 сентября 1970 г.

<...> О мышлении и бытье. Вы напрасно опасаетесь, что я собира­юсь подобные вещи обсуждать в своих  “Пульсациях Земли”, – это значило бы угробить книгу! Такими мыслями, в лучшем случае, я могу поделиться с мыслящим коллегой. Но что же пишете Вы, дорогой: ”Ф. Эн­­­ге­льс в своей фразе “взаимодействие исключает всякое абсо­лютно первичное и абсолютно вторичное” хотел сказать, что никакое первичное не абсолютно в своей первичности”. Безусловно так и только так. Но да­лее Вы пишете: “но причина никогда не может меняться местами со своим следствием”. Так ли? Давайте рассмотрим наш, геологический пример.

На моей памяти прошла дскуссия о роли организмов в осадкооб­разовании. До 1940 года, – то есть до выхода книги Л. В. Пустова­лова, – биохимические процессы служили роль “мусорного ящика”, куда сваливались нерешенные вопросы генезиса осадков. Как только на породу ставилась эта “каинова печать” – биохимия, так породе и конец, – уже никто не станет ею заниматься, ибо кто же рискнет касаться этой темной (вернее, абсолютно черной ) области? Первым против этого восстал Л. В. Пустовалов. Он заявил: ”А вы видели, коллеги кремнис­тую породу с известковыми раковинами или извест­няк с кремнистыми ракушками?” Да и может ли такое быть? Может ли организм строить свой скелет из соединений, растворимых в данной среде? И далее следовал вывод – организм полностью подчинен условиям среды. В осадкообразовании он играет роль “катализатора”. Это торжество физико-химии в петрографии осадочных пород звучало здорово! Все встало на место. К черту витализм! Организм – катализа­тор, а законы осадкообразования можно выявить, не выходя из лаборатории ...

Но уже тогда, а мне было лет 27, я почувствовал прореху в этой чу­десной стройности. Ход моих суждений был такой – ну хорошо, орга­низм осаждает известь там, где она осждается и без него. Но, а почему она осаждается? Да потому, что таково парциальное давление углекислоты, то есть ее содержание в атмосфере. А почему таково ее содержание? Да потому, что именно организмы настолько ее выловили из атмосферы ... Ага! Значит, в отдельном, частном случае организм  под­чиняется условиям среды, а в целом, на протяжении геологической истории, он сам изменяет эту среду! Уже значительно позже я понял, что и гидросферу, в основном создала жизнь. Словом, понял гавное: если на Венере и на Марсе жизнь есть, то не потому она там есть, что там есть кислород и вода, а, напротив – потому там есть вода и кислород, что там есть жизнь! Однако главнейшее в другом, – так было до появления человека! Человек же не подчиняется условиям среды и в част­ном случае: человек создает осадки, каких не было до него. Значит, именно с появлением Homo sapiens произошла революция – инверсия причины и следствия!

В истории нашей планеты я усматриваю две крупные революции: 1. Появление жизни, которая сразу же, подспудно начала перестра­ивать свое жилище на благо собственного развития. И хотя каждый, не только индивид, но и вид был полностью подчинен существующим условиям, в целом жизнь на протяжении сотен миллионов лет изменя­ла условия жизни – изменяла планету. 2. Вторая революция– появление человека, где уже не вид, а даже индивид вступает в борьбу с условия­ми и побеждает их. “Условия” – это и есть материальный мир, материя. А. Герцен пишет: “В дочеловеческой, в околочеловеческой природе нет ни ума, ни глупости, а необходимость условий, отношений и последствий. Стремление пробиться к уму из инстинкта постоянно явля­ется вслед за сытостью и безопасностью; так что в какую бы минуту мы ни останови­ли людское сожитие, мы поймаем его на этих усилиях достигнуть ума – из-под власти безумия”. Вот это стремление нематериальной субстан­ции – духа подчинить себе материю я и имею в виду.

Духовное начало человека принципиально отличается от его материального начала своим стремлением к бытию вне времени и пространства, и это свое стремление человек осуществляет в меру знания. Познание – это конечная цель, абсолютное знание – это всемо­гущество! Стремясь к нему ( как это отметил В. И. Ленин ), человек стремится к всемогуществу, то есть к Богу! Таким образом, утверждая вполне материалистическую доктрину об асимптотическом ( без­граничном ) приближении к абсолютному знанию; Ленин высказал древнюю как мир истину: человек стремится к Богу! И нет потому никакого порока в “науке для науки”. Не только наука, а все, что имеет человек, должно служить науке, познанию как единственной и высшей его цели. Если человека и следует накормить, то только потому и для того, чтобы он познавал. Иначе мы придем к ужасной формуле –”сытость для сытости”!

У нас принято считать, что материализм – истина в конечной ин­станции, а все, что не является материализмом, – есть идеализм. И это чудовищная ложь! Ибо есть еще дуализм – философия ученых и мыслителей, а не политиков. Именно этой философией жили Декарт, Галилей, Ньютон и Эйнштейн. Вы спрашиваете, где я нахожу границу между интуицией и априорностью? Я полагаю, что только та априор­ность, которая не ошибается, есть проявление интуиции. < ...>

 Краснояск

2 февраля 1971 г.

< ...> В 1934 году я окончил рабфак при Университете и на матема­тической олимпиаде в Томске вышел в лауреаты. По этой последней причине, меня, не спрашивая, зачислили на физмат, на специаль­ность математики. Никакие мои попытки протестовать и перевести меня хотя бы на физику – ни к чему не привели. Мне было сказано, что специ­альность физики переполнена, а математиков не хватает, а у меня явные математические способности и т.д. Словом, первый курс я закончил как математик. И этих, в общем-то безмозглых, наук с меня хватило на весь век! Уже тогда я осмыслил полное отсутствие мышления у предста­вителей физики и математики.

Если Вы мне не верите, то спросите своих приятелей любое “поче­му?” – ну, например, почему действуют три закона Ньютона? И послу­шайте, какую чушь о “начале всех начал” они будут лепетать! Свою за­дачу в науке они рассматривают вполне конкретно и вполне безмозгло – обнаружить явление и его померить. Вот и все! Почему это явление существует, уже не их задача, а, спрашивается, – чья же? Это бездумное отношение к природным процессам так задалбливается в головы физиков, что они оказываются совершенно не способны к мышлению. Недаром все главные обобщения у физиков сделали не физики: анг­лийский пивовар Джоуль объяснил физикам эквивалент­ность теплоты и работы; английский переплетчик Фарадей ввел понятие о физическом поле и объяснил им связь электричества и магнетизма ( его физики особенно не любят потому, что он совсем не знал математики ); немец­кий врач Майер объяснил физикам принцип сохранения энергии; наконец, патентный агент Эйнштейн объяснил им принцип отно­сительности. Про эту “белую ворону” в физике они говорят, что он все же имел физико-мате­матическое образование, но, по признанию cамого Альберта, самостоятельному мышлению его научил представитель той науки, где без мышления быть невозможно, – это был геолог Франц Мюльберг, автор изумительных геологических карт Швейцарии.

Однажды, уже после окончания первого курса, я сидел на практи­куме по теоретической механике, где мы по 4-6 часов решали одну бес­конечную задачу. И вдруг подумал, что вот так весь век и буду насиловать свои мозги, вгоняя их в колодки  науки, для которой задача взаимо­действия всего-то 4-х тел уже непознаваемость. Нет!– решил я тогда,– так не будет! Необходимо уйти от этой могилы мышления, из этого лагеря скудоумия ... И я ушел! Ректор, а особенно декан, никак не могли понять почему и, главное, как я решаюсь покинуть такую избранную область, как физика и математика, – ведь с успеваемостью все в порядке, ведь я же справляюсь. Вот это высокомерие физиков особенно отвратительно! Ни черта ровным счетом не понимая в природных процессах, они воображают себя солью Земли, преодолев­шими все сложности познания только потому, что у них хватило терпения разобраться в премудростях Эйлера или Галуа. Только у покойного Ландау хватило мужества рассказать журналистам о “Москов­ском нуле” и признать, что вся их теория внутриядерных сил не стоит выеденного яйца ...<...>

Красноярск

13 апреля 1971 года

Получил Ваше письмо от 8. IV. 71 г. Но в этот же день получил пись­мо от чл.- корр. АН УССР Г. Д. Суворова, который прошлым летом по­слал свою статью “ На пороге новой теории Земли” в “Геологию и геофизику”. Теперь он получил такой ответ:

 2 февраля 1971 года

Уважаемый тов. Cуворов Г. Д. !

Редколлегия рассмотрела Вашу статью “ На пороге новой теории Земли” и не приняла ее к печати на том основании, что основная идея Н.Е. Мартьянова о ядерных преобразованиях в недрах Земли находит­ся в резком противоречии с современными представлениями ядерной физики и астрофизики.

Редакция возвращает Вам статью и документацию.

С уважением зав. редакцией Калинина Л. Н.”

     По поводу этого документа прежде всего я мог бы сказать, что он содержит фальсификацию, ибо идея ядерных преобразований в зем­ных недрах, хотя и содержится в книге, но отнюдь не является главной, поскольку, если ее выбросить, то содержание книги не изменится. Но действительно ли эта идея находится в резком противо­речии с пред­ставлениями ядерной физики и астрофизики? Думаю, что нет! Идея воз­никновения элементов на Земле, начиная, скажем, с М. В. Ломо­носова, носится в воздухе, она неоднократно высказывалась после Марии Склодовской. Но никто не мог указать источник необходимой энергии. Физики объявили, что гравитационные силы Земли для этого недос­таточны и ... поэтому этого не может быть! <...> А я в своей книжке указал такой источник энергии и тем разрешил противоречие между данными физики и геологии. Кто же сегодня может еще талдычить о “резком противоречии”? Очевидно, тот, кто либо не читал мою книжку, либо ... ни черта в ней не понял!

Но Г. Д. Суворов ответил иначе:

“ Уважаемая т. Л. Н. Калинина! Прошу довести до сведения вашей Редколлегии, что я восхищен ее осведомленностью ( о процссах ), про­исходящих в недрах Земли, ее бдительностью и стойкостью в деле защиты “современных представлений ядерной физики и астрофизики”. Редколлегия совершенно права, полагая, что публико­вать можно только то, что соответствует современным представлени­ям, и ни в коем случае нельзя публиковать то, что не соответствует. Я абсолютно согласен с отводом рецензии, поскольку все естествознание дышит на ладан после книги Н. Е. Мартьянова и могло бы совсем пропасть, если бы моя рецен­зия была опубликована.

 Г. Суворов”

Как говорится, sapienti sat ...

Красноярск

14 декабря 1971 года

<...> ... Эмпирическое, безмозглое опирание на так называемые “факты” уже давно навязло мне в зубах. Я давно понял – так нельзя. А как?! И вот, оказывается ( что я узнал с Вашей помощью ), этот раздел я не додумал до конца... В чем же этот конец? Я сформулировал так: “Первичным фактом в геологии является верно интерпретирован­ный геологический разрез”. Ну, а от чего зависит интерпретация? А она зависит от характера общетеоретической подготовки геолога, – следовательно, в геологии теория выводится из фактов, а факты зависят от теории! Тупик! Да, для эмпирика тупик, но это совсем не тупик для диалектика; мы нашли щель – это те события, которые мы имеем возможность наблюдать непосредственно, и это еще одно уравнение, которого нам не хватало. <...> Геология – это наука мыслителей! Мышление пронизывает геологию на всех этапах работы – от первичного наблюдения до обобщений глобального масштаба. И мысль в геологии гораздо ценнее любых “фактов”, ибо и они зависят от мысли. “

Плоский эволюционизм Н. С. Шатского – это, как я уверен, чрез­мерно высокая  оценка этого негодяя. Почему негодяя, я объясню Вам ниже. А вот в 1960 году я сам совершил пакость. Когда мою “Энер­гию Земли” повсеместно отклонили, как раз в это время журналисты усиленно готовились к 90-летию В. И. Ленина и друг за другом приходили к нам, поскольку всем было известно общение Ленина с моим дедом. Но я родился через 14 лет после ленинской ссылки, а мой отец, который действительно помнил Ленина в Минусинске, находился в полном склерозе и полностью утратил память

Получив очередной отказ из “Вопросов философии”, я пожаловал­ся одному из журналистов. Он порекомендовал обратиться к Суслову ... что я, по глупости, и сделал! В результате летом 1960 года в, поле, я получил письмо от Н. С. Шатского. Оно начиналось с того, что по пору­чению Президиума АН СССР его инcтитут рассмотрел мою статью “Энергия Земли”. К письму было приложено три анонимных рецензии. Две из них представляли собой злобное нападение, но, увы ... не на мою работу, а на мою личность, впрочем не без основания. Ибо я допустил действие запрещенное: обратиться с научным спором в ЦК КПСС это все равно что в футболе пнуть игрока в пах. Третья рецензия была серьезна и интересна. В своем письме Шатский дал понять, что он пропустит мою статью в печать, но-де я отступил от диалектики, приняв бытие Земли в “замкнутых циклах”... Тогда я еще не знал две вещи: что Шатский негодяй и, главное, что он умер, отправив мне это письмо ... Я тут же ему ответил, что пульсации широко развиты в природе и они могут осуществляться “по замкну­тым циклам только в голове махро­вого метафизика, ибо каждая следующая пульсация накладывается на необратимые результаты пульсации предшествующей. И, например, поступательность в пульса­циях собственного сердца я, к сожалению, ощущаю непосредственно ...

В 1949 году шизофреничка Шестакова получила у Сталина мандат на неограниченные полномочия в деле расследования вредительст­ва геологов, скрывавших в Минусинске месторождения урана. Пользуясь этим документом, эта идиотка буквально сокрушила сибирскую геологию. В числе многих и многих были арестованы и 6 томских профессоров... Так вот, только в 1965 году я, абсолютно досто­верно, узнал, что в качестве эксперта по осуждению в этом идиотском “деле” выступал Н. С. Шатский. Таким образом, распоряди­телем кредитов в теоретической геологии на протяжении многих лет был жандарм в мундире академика. И если тут и есть чему удивляться, так это тому, что этот гад в столь высоком качестве так мало смог навре­дить геологии... В 1954 году, когда нашу профессуру реабилитировали, они обратились в Прокуратуру СССР, а им ответили, что Шестакова предъявила справку о болезни шизофренией, которая снимает с нее всякую ответственность... Мило, не правда ли...

Вы, может быть, cкажете, что можно быть негодяем и серьезным мысли­телем? Если так, то скажу Вам со всей категоричностью – нет, нельзя! Такие качества несовместимы! <...>

Красноярск

24 января 1972 года

<...> Так вот, я твердо остаюсь на позиции, что ничто, в том числе и скорость света, не может никогда рассматриваться в качестве  неизме­няемой субстанции. Если бы хоть одна величина получила подобное качество, то рухнуло бы все! Понимаете – все! Ибо так и только так требует диалектика – гениальнейшее открытие человека! <...> Почему Ваш любимый Альберт (Эйнштейн) писал: ”Ученый, открыва­ющий закон природы, переживает религиозное чувство”. Понимаете, это верно. Поразительно верно! И если я принял его E = mc2 за истину, то прежде всего потому, что он именно так написал.

На все эти вопросы я отвечаю очень просто: человек богоподо­бен. Он стремится вырваться из пут пространства и времени! Он стремит­ся к Богу! И он достигает этой цели в меру своих знаний, – для человека нет радости выше, чем прикоснуться к бесконечности. И вот эти бесконечные, вечные законы природы Вы ставите в вину диалекти­ке. То есть, с моей точки зрения, Вы снова пытаетесь логически решить то, что прекрасно решается чувствами...без всякой логики <...> ибо абсолютное знание и есть всемогущество! А отсюда вытекает с железной необходимостью, что Бог есть! Ибо бесспорно, что должны быть существа, cколь угодно старше человека. Журналист Львов мне возразил по этому поводу, что-де если они существуют, то мы бы должны на каждом шагу ощущать их наличие, и - де потому он полагает, что существ старше человека нет! На это я ему ответил, что в 1600 году Джордано Бруно пошел на костер за утверждение внеземой цивилизации. Так вот, не смущает ли товарища Львова такое единомыслие с отцами-инкви­зиторами?

Между Наукой и Религией никакого противоречия нет. Например, в Библии сказано, что Бог создал человека из глины. Ну, а что по этому поводу говорит современное естествознание? Что из неорганичес­ких соединений возникла живая клетка. Затем, в результате дли­тельной эволюции, возник человек. Ведь это одно и то же! И остается только изумляться, как тысячи лет назад, люди могли дойти до столь глубокой мысли. Однако из этого примера уже видно, что, собственно, задача науки в том и заключается, чтобы выяснить, как это можно было сделать. Пытаясь ответить на это “как”, мы неизбежно встаем в позицию творца Природы – при этом всегда поражаемся его (Творца) абсолютной гениальности!<...> Так вот, именно моя интуиция абсолютно исключает метафизическое утверждение Эйнштейна о постоянстве скорости света. Как всякая ложь, оно бьет по моим нервам, как диссонанс, как кусок грязи на лице или на картине... И Вы пытаетсь меня склонить к введению этого в геологию, – это абсолютно исключено! <...>

Красноярск

25 марта 1972 года

<...> Главная Ваша ошибка в общем то достаточно обычная в наши дни ­­– Вы исходите в своих суждениях из постулата, что главное в человеке – это то, что можно назвать логикой. Что эта самая логика, по Вашим представлениям, и решает все вопросы познания ... А ведь это совершенно неверно! Все вопросы познания выражаются логичес­ки и именно в этом их  выражении мы и усматриваем их решение. Но само решение гораздо сложнее. В основе познания всегда лежит чув­ство прекрасного. Или, может быть, точнее – беспредельное стрем­ление к прекрасному. Но вот в своем первом утверждении Вы совершили и логическую ошибку, Вы пишете: “Человек стремится к Богу? Но если человек осознал, что он подобен Богу, он не станет стремиться к этому Богу! Так ли?! Ведь я не сказал: человек – Бог! А сказал – человек богоподобен. Или Вы не способны понять огромную разницу между Богом и богоподобным, или Вы не имеете прав ( логических ) ут­верждать, что когда богоподобный стремится к Богу, он стремится к себе. Да, дорогой Генрих Григорьевич, между Богом и подобным Богу лежит бездна. И в том - то и заключается главный вопрос человека, его настроя, его возможностей – насколько он верит в то, что люди пере­шагнут через эту бездну.<...>

Вот так пунктирно я наметил Вам концепцию, которую когда-то полагал своей программой-максимум. То есть той программой, которой я займусь после полной победы концепции пульсаций... Забавно, не правда ли? Вот истинный портрет богоподобного! Как много мы ждем от себя в юности и как потом усмехаемся, оказавшись на склоне лет у разбитого корыта...

Однако вернемся к Вашему письму... Далее Вы нападаете на рели­гию вообще с позиции, которую можно прочитать в книжке за 10 коп. То есть заменив догмат веры догматом неверия, Вы вполне триви­ально воображаете, что чего-то достигли... На это невольно хочется сказать: дорогой мой, я с удовольствием дам Вам рубль, чтобы Вы купили себе что-нибудь посерьезнее... Вы пишете о двуглавой гидре и прочих поповских гадостях, но... а при чем тут религия? Ну, неужели Вы не понимаете, что церковь – это уже не религия, а политика; неуже­ли Вы не понимаете, что политики <неразборчиво, Г. Г.> любое учение, любую истину превращают в грязь! Да, именно эту же ошибку совершил Галилей, когда поехал убеждать попов, что Коперник прав... Он не понимал, что имеет дело с политиками, которых интересует не истина, а власть. И чем ни более сильные доводы он приводил, тем более убеждал их в своей опасности... их положению и власти.

 Все это напомнило мне один из самых страшных моментов моей жизни... В суде где присутствуют только я, мои судьи и конвоир, мне зачитывают смертный приговор... и, понимаете, мое доминирующее чувство – это оскорбление! Меня, мыслителя, обвинили в политичес­кой деятельности. И я со всей возможной остротой испытал жгучее чувство безнадежной ненависти к этим тупым рожам моих судей и в особенности к этому зверю, чей портрет висел за их спинами... Понима­ете ли Вы, дорогой, что такое безнадежная ненависть? Вот Александр Герцен пи­сал так: ”Сила не заключает в своем понятии сознательности как необ­ходимого условия, напротив, она тем непреодолимее, чем безумнее, тем страшнее, чем бессознательнее. От поврежденного человека можно спастись, от стада бешенных волков труднее, а перед бессмысленной стихией человеку остается сложить руки и погибнуть”. Хотя это все было 23 года назад, у меня и сейчас от этой истории болит каждая клетка... И, может быть, очень может быть, что после подобного человек уже не может нормально судить о чем-либо, что на все его суждения уже навсегда легла каинова печать жестокой несправед­ливости...<...>

Беда в том, что невозможно быть мыслящим человеком и вместе с тем последовательным материалистом! Что значит быть материалис­том? Это, прежде всего, значит признать себя временно существующей грудой атомов. <...> Душа, наличие которой отрицают материалисты, есть объективная реальность, и выбросить ее как таковую невозмож­но! Наилучшее изображение наиболее последовательного материали­ста я нашел у Джека Лондона. Это Ларсен, ”морской волк”. Вот как он должен выглядеть! Разумеется, для временно существующей груды атомов никаких стремлений к прекрасному быть не должно! Устои морали для него – “выдумки людей”. Вот почему, уже лет тридцать назад, я сформулировал: ”Атеизм – это опиум для народа!” Причем гораздо худший, чем поповщина... Чтобы как-то исправить ужасающее разложение молодежи, необходимо, как минимум, разъяснить, что законы морали никогда и никто не выдумывал, что их открыли как объективно существующие, подобно тому как открыли, а не выдумали, скажем,”подлежащее”,”сказуемое” и другие члены предложения.”<...>

Красноярск

13 декабря 1973 года

<...> А что такое, собственно говоря, сила личности? Может быть воля? Нет, конечно, нет ... Что такое воля? Я вспомнил, как мой отец, умнейший человек,мне ответил на этот вопрос – “Воля – это дейст­вующий разум”. И вот только теперь, на склоне дней, я понял, что это ошибка. Да, действующий, но не разум, а ум. К сожалению, увы ... чаще всего не разум, а только ум ... Помнится я Вам уже писал о разнице в этих понятиях. Ум – это способность верно оценивать ситуации. Но он проститутка, он всегда подчинен сильнейшему началу. Его роль – оправдать любой поступок человека. Разум – это ум, подчиненный чувству прекрасного. Известно, что лишенные разу­ма душевнобольные проявляют дьявольский ум и железную волю. Хотя цель их вполне последовательных действий явно неразумна (например, убить врага). Итак, что же такое воля и какова ее роль в оценке силы личности? Воля – это, в конце концов, способность к самоограничению. Но само­ограничение – это качество явно противо­положное тому, что следует иметь человеку, стремящемуся понять явление природы во всех его бес­численных связях с окружающим. Волевой человек, ухватившись за нечто, показавшееся ему важней­шим, запретит себе думать на эту тему. И ... конечно же, упустит все! Чтобы понять, необходимо находиться в постоянной готовности изме­нить точку зрения. Ни один волевой человек на это не способен, – способность к размышлениям исключает само­ограничение, то есть волю. Но в чем же тогда сила личности? Я думаю, что она в постоян­ной преданности истине, чувству прекрасного. И эта преданность должна быть столь же естественной, как дыхание... Человек делает большое дело потому, что он не может его не делать. Вот только в таких рамках я и могу признать себя сильной личностью. <...>

Дорогой Генрих, прочитав все, что я написал выше, я снова и снова понял простую истину – на каком же лезвии бритвы я всю жизнь балансирую... Да, я понимаю со всей ясностью заблуждения окру­жающих в осмысливании планеты, но ... ведь от этого понимания до зазнайства, до признания собственной непогрешимости один шаг, а может быть, и меньше. Но как только я сделаю движение в этом направ­лении, я лишусь всех своих преимуществ. Ибо зазнайство – это один из величайших грехов ученого, лишающий его начисто подлин­ного понимания чего-либо. Но вот беда. Нельзя делать движения и в противоположную сторону, к признанию возможности своего заблуждения, ибо это будет шаг к полному бессилию и капитуляции ... Приведу живой пример . Гена прислал мне книжку Н. П. Дубинина “Вечное движение”, 1973. <...> Академик Н. П. Дубинин, по-моему, не удержался на лезвии. В конце он пишет: “Развитие косми­ческих исследований, начавшееся полетом советского спутника 4 октября 1957 года, показало, что Земля с ее атмо­сферой, скрывающей жизнь от губительного воздействия радиации , с ее океанами и континентами, c циркуляцией вещества в биосфере, – настоящая жемчужина Солнечной системы. Человек – уникальное звено жизни на Земле. Лишь будущее покажет, есть ли еще во вселенной разумная жизнь, подобная той, какая есть на планете Земля” (стр. 421). Что касается указания на приоритет советских конструкторов в создании спутников, то это, несомненно, дипломатия, ловкость академика, которая и помогла ему стать таковым. Но главное – в этом высказывании четко выпирает контекст, мысль о том, что для возникновения человека нужнна-де вот такая жемчужина, как Земля, защищенная атмосферой от космических лучей, имеющая океаны и континенты и циркуляцию вещества в биосфере ... Но позвольте, академик, а откуда же взялись все эти жемчужные условия возникновения человека? Как вы смеете об этом не подумать прежде, чем вторично сжигать Джордано Бруно? Очень плохо, когда мне, геологу, приходится объяснять Вам – первейшему биологу страны, что жизнь – это совсем не то пассивное начало, каким оно вылазит из Вашей убогой головы. А, напротив, начало весьма и весьма активное! Именно жизнь создала атмосферу и гидросферу. Именно ее деятельность определила “циркуляцию вещества в биосфере”. И , следовательно, зародившись на далеко не жемчужной планете, именно жизнь и превратила ее в жемчужину, необходимую для появления человека.<...>

 Я не случайно в начале письма упомянул о взаимодействии мышления и воли – академик А. Л. Яншин очень волевй человек. При нашей трехчасовой беседе у него в коттедже он меня буквально подав­лял сво­им волевым нажимом. Сущность этого нажима заключалась в том, что во всей его фигуре, выражению лица, тоне – во всем выпира­ла стопроцентная убежденность, и при том абсолютно искренняя, в соб­ственной непогрешимости. При его ранге академика – это действует! И он в, сущности, не давал мне говорить – он говорил все время сам. А я ... я не смел перебивать академика, хотя я частенько понимал убогость его позиции. Теперь то я понимаю то, что не понял тогда, – что академик, предложив мне эту беседу, в дейсвительности не собирался, так сказать, на равных правах обсуждать вопрос: он, вольно или невольно ( в силу своей натуры), решил, попросту говоря, вправить мне мозги. Ему и в голову не приходило, что он встречается, по меньшей мере, c равным противником. Так вот, этого я тогда не понимал и поэтому не был к зтому готов и проиграл это сражение. В целом у меня осталось впечатление об очень волевом, умном и честном человеке, который заблуждается. И это заблуждение оказалось гораздо более глубоким, чем я думал тогда, – оно связано с самим подходом к вопросу.<...>

В день геолога этого года академик выступил с нападками на физи­ков и ... приблизительно в моем духе! Когда мне об этом рассказали, я был потрясен: это тот же самый человек, который в письме рекомендовал мне обратиться к физикам. Да, в силе и могущест­ве ему не откажешь – я его безусловно уважаю! Как все волевые люди, он, конечно, cтремится к каким-то твердым основам своих суждений, чтобы однажды их приняв, уже не размышлять, то есть в понимании людей такого типа – не колебаться. Разрушить в нем это убеждение – это почти убийство! Ошибка академика заключается в том, что он выбрал амплуа геолога, а в геологии нет фактов в их классическом понимании. Факт – это то, что наблюдаемо, что можно всегда непосредственно наблюдать. И, конечно же, чем выше твое положение, тем более тебе доступно наблюдение. О, если бы дело было в этом, тогда бы и я положил все силы на достижение этого положения, но, увы, оно ( это положение ) почти ничего не приба­вляет мышлению – единственному, что необходимо для понимания планеты... Геология, где все основано на непрерывном мышлении, не та область, где может чего-то достигнуть (кроме карьеры ) волевой чело­век со своим ограничением мышления ... Мышление не прибавляет, а убавляет силу действия. Может быть, в этом и заключен смысл формулы “ понять – значит простить”.<...>

Да, беда в том, дорогой Генрих, что история появления человека, после того, как весь биос приспособил для этого планету, явно свиде­тельствует о некой целенаправленности действий. На некотором этапе создание мыслящего существа есть цель, cмысл всех действий. Чья цель? Почему такая цель? – Увы... мы не знаем. По-видимому, все, что мы можем понять, – это то, что оно таки так! И в этот, далеко не мате­риалистический тупик я упирался не один раз. Но такое представ­­ление удивительно соответствует системе Гегеля, – природа создает абсо­лютный дух для его самопознания ...<...>