“Логика и интуиция играют каждая свою необходимую роль. Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие открытия.”

Пуанкаре



Глава первая

ОТКРЫТИЕ ПУЛЬСАЦИЙ ЗЕМЛИ

“Редко бывает, что научное открытие оказалось чем-то совершенно неожи­данным, почти всегда оно предчувству­ется. Однако последующим поколениям, которые пользуются апробированными ответами на все вопросы, часто нелегко оценить, каких трудностей это стоило их предшественникам”.

  Чарлз Дарвин

1. Гипотеза контракции

Замечательный скачок в познании природы, который совершило естествознание ХIХ века, в геологии выразился появлением принципа актуализма Чарлза Лайела  и гипотезы контракции Эли де Бомона.
И если принцип актуализма вооружил геологию методом проникновения в далекое прошлое нашей планеты, то гипотеза контракции стала ее теоретической базой.

  Фазы сжатия планеты оставили настолько очевидные следы, что европейские геологи, перед глазами которых стояли альпийские шарья­­жи, не могли не согласиться с представлением о сжатии планеты. Наши коллеги прошлого века не без основания полагали, что ключ к познанию Земли найден. Это всеобщее убеждение породило самый счастливый этап в истории геологии, который можно назвать этапом единомыслия и взаимопонимания. Именно в этот золотой век геологии были сформулированы ее основные понятия, которые в наши дни вызывают так много споров, что стало трудно найти двух геологов, понимающих их одинаково.

  Джемс Холл (Jams Hall , 1859) и Джемс Дена (Jams Dаnа , 1873) вводят в науку представление о геоcинклинали. Эдвард Зюсс (Edward Suess   1875) разрабатывает представление о жестких и пластических участках земной коры. Марсель  Бертран (М. Вегtгаnd , I886) открывает периодичность тектонического процесса. Эмиль Ог (Emil Наug , 1900) разрабатывает теорию геосинклиналей. Завершением победоносного шествия гипотезы контракции явилось грандиозное обобщение Ганса Штилле (Hans StilIе, 1925) о глобальной синхронности фаз тектогенеза. Однако именно этот торжественный гимн контракции оказался и ее лебединой песнью.

Уже открытие Бертрана пошатнуло представление о постоянном сжатии планеты. После обнаружения таких очевидных признаков рас­ширения Земли как африканские рифты, господство контракции закон­чилось, и геология лишилась своей теоретической базы.

Неизбежно возникает вопрос – чем же объясняется необычный успех гипотезы контракции, которая на протяжении целого столетия безраздельно владела умами геологов?

Нам представляется, что этот успех связан с двумя преимуществами гипотезы контракции относительно всех последующих попыток соз­дать теорию Земли. Первое преимущество гипотезы контракции зак­лю­чается в том, что она создавалась не только в границах собственно геологии, но и отразила уровень понимания природных процессов во­обще, свойственный своему веку. Действительно, альпийские склад­чатые структуры несомненно свидетельствуют о сжатии Земли, но такое сжатие планет вытекало также и из Кантовской космогении, ко­торая в ХIХ веке пользовалась всеобщим признанием. Вместе с тем сжатие от охлаждения было доказано экспериментально в физических лабораториях. Таким образом, необычайный успех гипотезы контрак­ции в прошлом веке определяется прежде всего тем, что она возникла в результате синтеза естествознания ХIХ века.

Второе преимущество гипотезы контракции заключается в том, что, предлагая в качестве источника энергии тектонического процесса сжа­тие Земли в результате ее охлаждения, контракционисты заставили работать всю Землю – все ее атомы – и поэтому располагали неисчер­паемым источником энергии, которой было безусловно достаточно для произведения работы тектонического процесса. Именно это уникаль­ное преимущество гипотезы контракции определило ее живучесть и, в частности, такое удивительное положение, что ее до наших дней при­ни­мают такие видные знатоки физики Земли как Гарольд Джеффрис и Бено Гутенберг, несмотря на то, что они вполне себе представляют ее минусы.

Однако именно в главной идее – сжатия от охлаждения,  которая и дала контракционистам неисчерпаемые запасы энергии, как мы ду­маем, заключено и ее главное заблуждение. Предполагая этот процесс в качестве ведущего в истории Земли, контракционисты однако не поставили вопроса о том, а почему, собственно говоря, охлаждение должно приводить к сжатию? Они приняли эту закономерность как данную физикой, доказанную экспериментально и потому не подлежащую сомнению. Такой феноменологический подход представляет собой весьма характерный пример влияния экспериментальных наук на геологию.

М. А. Усов (1940) стал первым геологом, который отказался от поро­ч­ной традиции автоматического экстраполирования из лаборатории в космос. Бросив взгляд в космос, он пришел к заключению,что “Земля не потому сжимается, что охлаждается, а потому охлаждается, что сжимается”.

Вслед за М. А. Усовым, мы полагаем, что основная ошибка контрак­ционистов заключается в том, что предполагая сжатие планеты резуль­татом ее охлаждения, они поменяли местами причину и следствие. Именно эта ошибка и привела их к роковому для гипотезы контракции представлению о постоянном сжатии планеты.

2. Гипотеза экспансии

Открытие африканских разломов, которые прослеживаются на
8000 км и представляют собой структуру растяжения глобального масшта­ба, то есть свидетельствуют о расширении Земли, привело к рождению гипотезы расширяющейся Земли или так называемой гипотезы экспансии.

Наиболее сильным доказатальством расширения Земли является факт раздвинутого положения материков, которое мы можем наблю­дать на глобусе, ибо совокупность весьма многочисленных данных свидетельствует о том, что в прошлом они соприкасались. Несо­м­­­ненно подобное раздвигание материков невозможно объяснить иначе как возникшее в результате увеличения объема Земли.

Поэтому не удивительно, что гипотезу экспансии впервые сформу­лировал последователь Альфреда Вегенера Отто Хильгенберг
(О. H. Нi1gеnbегg, 1933) как попытку найти наиболее приемлемое объяс­нение мобилизму. Пытаясь выяснить причины расширения пла­неты, Хильгенберг предполагал уменьшение сил гравитации. Нужно сказать, что аналогичный вывод об уменьшении гравитационной постоянной во времени, который сделал английский ученый физик Поль Дирак
 (Pol Dirac ,1938), а затем его немецкий и венгерский коллеги П. Иордан (Р. Jогdan, 1955) и Л. Эдьед (1957) способствовали необычайной популярности гипотезы экспансии. Например, в Америке эту гипотезу развивает Б. Хизен (B. Heesen, 1959), который исходит из океанологических данных. В Советском Союзе ее популяризируют
В. Б. Нейман и И. В. Кириллов (1961).

Одним из существенных преимуществ гипотезы экспансии является то обстоятельство, что представление о раздвигании материков на расширяющейся планете, позволяет оценить размеры такого расши­рения. Но в этом вопросе обнаруживается, как мы думаем, грубая ошибка экспансионистов. Сторонники гипотезы экспансии, начиная с Хильгенберга, исходят в своих построениях из представления об из­начально “коровой Земли”, то есть из такого исходного состояния планеты, когда вся ее поверхность была покрыта корой материкового типа. Между тем расчеты показывают, что если уменьшить объем и поверхность Земли таким образом, чтобы соединились материки, разделенные Атлантическим, Индийским и Северным ледовитым океанами, то при этом в районе Тихого океана по-прежнему останется впадина площадью около 73 млн. кв. км, лишенная коры материкового типа. Эта впадина будет окружена плотным кольцом материков, даль­нейшее сближение которых окажется невозможным. Это обстоя­тельство еще раз показывает своеобразие Тихого океана, на которое неоднократно указывали исследователи различных направлений. К числу отличий Тихого океана от других океанов следует несомненно отнести полное отсутствие признаков его происхождения в результате раздвигания окружающих материков. Так, его противоположные берега не имеют того соответствия в своих очертаниях, которое позволили бы их сложить в единое целое. Геологические cтруктуры окружающих материков не cрезаются берегами этого океана и потому не могут иметь продолжений на противоположных берегах, как это, например, свойственно побережьям Атлантического океана.

Ошибочная предпосылка экспансионистов об изначально коровой Земле привела их к заключению, что приращение площади поверх­ности Земли  в результате увеличения ее объема  равно площади всех океанов Земли, а это, в свою очередь, привело их к гипертрофичес­кому увеличению размеров расширения планеты. По их представле­ниям, современный радиус Земли в два и даже в три раза больше своего минимума. Нужно сказать, что наши расчеты показывают, что современный радиус Земли должен быть на 1050 км больше своего минимума, то есть только на 1/6 часть.

В своем стремлении закрыть материками Тихий океан экспансио­нис­ты допускают совершенно фантастические построения. Так, Хиль­генберг для этой цели разрывает материк Северной Америки на три части, а
В. В. Нейман (1962) складывает Северную и Южную Америки таким образом, что Огненная Земля оказывается в непосредственном соседстве с Аляской, то есть с разворотом материка Южной Америки на 180 градусов. Не говоря о том, что подобное складывание мате­риков невозможно в связи с несовместимостью геологических струк­тур, оно невозможно просто потому, что в результате расширения исходной модели Неймана нельзя получить ту картину земного лика, которую мы имеем на глобусе.

Около десяти лет назад была опубликована чрезвычайно интерес­ная работа Д. Ван Хильтена (D. Van-Hilten, 1963) в которой, опираясь на геофизические данные, он пытается обосновать расширение Земли и выявить его размеры.

В основу своего расчета изменения радиуса Земли Ван Хильтен принимает два положения: что магнитное поле Земли всегда имело дипольный характер, и что увеличение площади поверхности планеты происходило только за счет возникновения и увеличения площади океанических впадин, а площадь поверхности коры материкового типа не изменялась. “Это подразумевает, – пишет Ван Хильтен, – что расстояние, измеренное между двумя точками на устойчивой части какого-либо континента вдоль земной поверхности остается посто­янным, но геоцентрический угол между этими точками уменьшается обратно пропорционально увеличению радиуса Земли”. Древний геоцентрический угол Ван Хильтен определяет из данных палео­магнетизма (Рис.1).

 

Такого рода расчеты были выполнены для пород каменноугольного, триасового и мелового возрастов Северной Америки и для пермского возраста Сибири и Западной Европы. При этом Ван Хильтен получил следующие значения среднего радиуса Земли для этих периодов:

Карбон       5525 км           Триас  5300 км

Пермь         4822 км           Мел     6027 км

Ван Хильтен назвал свою работу “Палеомагнитные указания об увеличении радиуса Земли”, однако полученные результаты отнюдь не подтверждают представление о перманентном увеличении земного радиуса.

Во-первых, эти данные показывают, что в перми и триасе радиус Земли был не больше, а меньше чем в карбоне и, следовательно, Ван Хильтен своими исследованиями показал не столько увеличение земного радиуса, сколько его изменения.

Во-вторых, моментам уменьшения радиуса Земли соответствуют гидрократические эпохи. Следовательно, только в эти эпохи накап­ливались осадки, в то время как эпохи максимального радиуса плане­ты являются эпохами геократическими, от которых почти не остается отложений. Поскольку критерием выбора точек наблюдений для Ван Хильтена являлась надежность сведений по определению возраста и палеомагнитных данных, то он, естественно, выбирал отложения гидрократических эпох, то есть тех эпох, когда радиус Земли был меньше современного.

В-третьих, метод Ван Хильтена был разработан именно для cлучая расширения Земли, то есть для случая, когда геоцентрический угол уменьшается Поэтому можно думать, что когда он обнаруживал образ­цы, которые показывали увеличение центрального угла с течением времени, это представлялось Ван Хильтену явлением достаточно пара­доксальным и потому не очень надежным с точки зрения достовер­ности определения палеомагнитных показателей.

Вместе с тем необходимо отметить, что исследование Ван Хильтена имеет совершенно исключительное значение в геологии, потому, что оно позволяет не только выявить изменения радиуса планеты, но и устанавливает его размеры.

Если допустить, что за счет неточности измерений Ван Хильтен совершил ошибки в обе стороны, то среднее значение минимального радиуса Земли из его данных должно верно оценивать порядок этой величины. Среднее из данных Ван Хильтена составляет 5418 км, то есть по его данным минимальный радиус Земли на 950 км меньше современного. Наши расчеты, которые производились совершенно иными методами независимыми от данных Ван Хильтена, дали вели­чину минимального радиуса Земли 5320 км, то есть меньше современ­ного радиуса Земли на 1050 км. Расхождение величин с Ван Хильте­ном лежит, таким образом, в пределах 1,5%. Такая погрешность при оценке порядка величины позволяет предполагать полученные цифры в принципе верными.

Итак, геофизические исследования Ван Хильтена, предпринятые для обоснования гипотезы экспансии, не только не подтвердили ее, но скорее опровергли – ибо они показали, что на протяжении геологи­ческой истории радиус Земли не только увеличивался, но и уменьшал­ся, что порядок величины этих изменений размера радиуса не был столь велик, как полагают экспансионисты, а составлял лишь доли радиуса планеты.

Гипотезу экспансии невозможно рассматривать как новый шаг в развитии геологии относительно гипотезы контракции потому, что эта гипотеза не охватывает всей истории планеты, а начинает ее с неко­торого момента – начала расширения, причем этот момент наступает тогда, когда уже существует кора материкового типа.

Во-вторых, такие важнейшие явления в истории Земли как склад­кообразование, трансгрессии и магматизм, которые связаны со сжа­тием планеты и которые вытекали из гипотезы контракции, не вытека­ют из представления об ее расширении. Таким образом, гипотеза экспансии не дает решения ни одной из тех проблем геологии, которые требуют объяснения в первую очередь и потому она, в сущности, бесполезна для геологов.

В-третьих, гипотеза экспансии совершенно бессильна объяснить причину расширения Земли и, следовательно, указать источник энер­гии такого процесса. Попытки связать расширение планеты с умень­ше­­нием сил гравитации лишена всякого смысла, ибо объем Земли определяется отнюдь не силами тяготения, а междуатомными силами, которые на 40 порядков превосходят силы тяготения и, следовательно, как бы ни изменялась постоянная тяготения (если она действительно изменяется), это не может иметь сколько-нибудь ощутимого значения для изменения объема  планеты.

В-четвертых, гипотеза экспансии не выдерживает критики с фило­софской точки зрения. Признавая расширение планеты в качестве ведущего процесса, экспансионисты метафизически отрывают расши­рение от сжатия. Еще Гегель указывал, что притяжение неотделимо от отталкивания. Фридрих Энгельс указывал, что “основной формой всякого движения является приближение и удаление, сжатие и рас­ширение, старая полярная противоположность притяжения и оттал­кивания” (Диалектика природы, стр. 48, 1948).

После того, как Луи де Бройль, проанализировав общие законы развития науки, установил принцип соответствия, естествознание получило прекрасный критерий для оценки научных гипотез. Согласно принципа соответствия мы должны считать подлинным обобщением только такую гипотезу, которая не отвергает предшествующие гипотезы, а превращает их в частные случаи.

Гипотеза экспансии не выполняет условия де Бройля, так как она полностью отрицает гипотезу контракции, и уже потому она не может рассматриваться как шaг вперед в создании теоретической базы геологии.

З. Гипотеза пульсаций Земли

Итак, к началу ХХ века был собран фактический материал, который позволял заключить, что Земля переживала как сжатия, так и расшире­ния. Из этих фактов неизбежно вытекало представление о перемежае­мости эпох сжатия и расширения — то есть представление о пульсациях Земли.

Первым, кто сформулировал эту мысль, оказался А. Ротплец
(A. Rоth­рlеtz, 1903). Он назвал свою работу  “Попытка примирить экс­пансию и контракцию”, предполагая при этом, что этапы сжатия и расширения Земли периодически сменяют друг друга во времени. Но в начале нашего века, когда Ротплец выступил со своей статьей, конт­рак­ция еще настолько прочно владела умами ведущих геологов, что представления Ротплеца, к тому же не подтвержденные данными фи­зи­ки, не получили распространения.

Следующая попытка обосновать представление о пульсациях при­надлежит американскому геологу Уолтеру Бечеру (Walter Вuсhег, 1921, 1924, 19З3). В серии своих работ он не только рассмотрел принципи­­альную возможность смены фаз сжатия и расширения планеты, но и ввел в геологию сам термин, назвав свою теорию  пульсационной. Представляется чрезвычайно интересным и поучительным, что дока­зательства пульсаций Земли Бечер искал в новейших, четвертичных и современных тектонических движениях. Прежде всего он обращает внимание на современное поднятие материков, признаки которого он усматривает в нарастающем углублении речных долин, поскольку наиболее древними являются и наиболее высокие из речных террас. Отметив, что современному этапу поднятий и резкого расчленения рельефа должен был предшествовать этап выравненного рельефа, он приходит к заключению, что в этапы сжатия планеты, которые он назвал систолическими, земная кора утолщается, рельеф делается более расчлененным и происходит регрессия. В этапы расширения Земли, которые Бечер назвал диастолическими, кора становится тоньше, рельеф выравнивается и происходит трансгрессия.

По представлениям Бечера пластические участки коры при расши­рении планеты делаются тоньше и потому в этих местах воникают депрессии, которые затопляются морем и становятся областью интен­сивного накопления осадков. В систолическую фазу эти осадки сжи­маются с образованием складок и превращаются в складчатые
соору­жения. Так Бечер представлял себе историю геосинклинали. Магматизм основного состава, по его мнению, связан с диастоли­ческими фазами, а интрузии кислого состава – с систолическими фазами.

Главным минусом гипотезы Бечера, как и последующих попыток разработать гипотезу пульсаций Земли, является отсутствие количес­твенных оценок. Он совершенно не представлял себе возможные мас­штабы пульсаций Земли, а это обстоятельство и привело его к весьма глубоким заблуждениям, например, к представлению, что трансгрес­сии связаны с диастолическими фазами, а регрессии  с систоли­чес­кими. Если уменьшить современный радиус Земли на 1050 км, то площадь поверхности современных океанов уменьшится на 154 млн. кв. км. При подобном сокращении площади мирового океана неиз­бежно затопление значительной части материков – то есть трансгрес­сия. Следовательно, Бечер, не оценивая масштабы пульса­ций, вместе с тем представлял  их себе весьма незначительными.

Отсутствие количественных оценок неизбежно привело Бечера к неразрешимым противоречиям И, в конце концов, он вынужден был отречься и от самой идеи пульсации Земли. В одной из своих послед­них работ (W. Вuсhег, 1960) он писал: “Ряд наблюдений когда-то привел автора к принятию чередования в земной коре сжатия и растяжения; в результате была предпринята попытка создать гипотезу орогенеза, изложенную даже в отдельной работе ( W. Вuсhег, I9З3). В то время автор был молод и полагал, что близок к истине. Но теперь он знает, что даже в лучшем случае изложенные соображения далеки от цели”.

Имя Уолтера Бечера войдет в историю геологии, как автора пульса­ционной гипотезы. Его поразительная капитуляция весьма поучи­тельна. Такие явления в истории науки далеко не единичны. Известно, что фон Гоф опубликовал принцип актуализма задолго до Лайеля, но... затем от него отрекся. Евгений Дюбуа нашел на Яве остатки питекан­тропа и всю жизнь доказывал их человеческое происхождение, но в конце жизни отрекся от этого, единственно верного толкования. Такого рода отречения от собственных открытий, несомненно, свидетельствуют о недостатке творческих сил. Однако гораздо важнее, что подобные капитуляции показывают, каких огромных усилий требует продвижение в науку новых представлений, и какая пропасть разделяет гипотезу и теорию.

Гипотеза пульсаций Земли не только вытекает из совокупности гео­логических факторов, но она также вытекает из законов диалектики и потому является прекрасной иллюстрацией всеобъемлющего значения этих законов. Поэтому не удивительно, что наибольший отклик она нашла у советских геологов.

М. М. Тетяев (I934) пришел к проблеме пульсаций Земли именно с философских позиций. По его представлениям Земля состоит из двух противоположных частей – внутреннего “космического вещества”, об­ладающего энергией движения, и “инертной оболочки”, которая обра­зо­валась из космического вещества, утратившего энергию движения в результате охлаждения. Движение космического вещества в его разви­тии, – писал Тетяев, – выражается в соотношении двух противополож­ных тенденций – отталкивания и притяжения. В моменты преоблада­ния притяжения и сгущения вещества внутри Земли наступает эпоха преобладания нисходящих колебательных движений земной коры. Вслед за тем в космическом веществе наступает преобладание оттал­кивания над притяжением, которое выражается в инертной оболочке восхо­дящими колебательными движениями.

М. М. Тетяев полагал, что движения инертной оболочки несколько запаздывают относительно движений космического вещества. В резу­ль­тате столкновения продолжающей опускаться инертной коры и уже расширяющегося космического вещества в геосинклинальных облас­­тях происходит раздавливание осадков силами, действующими в вертикальном направлении, с образованием складчатых структур.

По представлениям М. М. Тетяева, тектонический процесс и его раз­витие определяются общим развитием космического вещества внутри 3емли, которое здесь поставлено в условия временной изоляции от внешнего пространства. Сущность этого процесса, как он думал, сво­дится к борьбе против этой изоляции, которую тектонический процесс временами нарушает, но которая затем возобновляется, и формы прояв­ления тектонического процесса отражают различные стадии этой борьбы.

Гипотеза М. М. Тетяева представляет собой попытку решить фило­софским путем научную проблему. Это несомненно уникальный опыт, ибо естествоиспытатели XIX века, как это отметил еще Фридрих Энгельс, не только не пытались решить свои проблемы философским путем, но испытывали отвращение к философской мысли.

Действительно, например К. Коулсон (1963) приводит следующее высказывание Клерка Максвелла по поводу выяснения природы меж­ду­атомных сил: ”Кто же введет меня в ту, еще более таинственную и туманную область, где мысль вступает в брак с фактом, где мыслен­ную операцию математика и физическое действие молекул можно уви­деть в их истинной связи? Не проходит ли дорога туда через настоящее логово метафизика, усеянное костями исследователей былых времен, к которому все люди науки питают отвращение” (стр. 548).

Приведенные данные показывают, что М. М. Тетяев, как воспитан­ник ученых ХIХ века, для того, чтобы поставить исследование на фи­ло­софские рельсы, должен был еще преодолеть отвращение к фило­соф­ской мысли, которое было свойственно его учителям и столь образно сформулировано законодателем науки ХVIII века Исааком Ньютоном – “Физика, берегись метафизки!”.

Однако, для того, чтобы оценить тот подвиг мысли, который совер­шил Тетяев, необходимо выяснить причину столь парадоксального от­вращения естествоиспытателей к философской мысли. Во всяком слу­чае у Энгельса мы не нашли ответа на этот вопрос.

Нам представляется, что такое отношение к философии сложилось исторически. После веков схоластических суждений о сущности окру­жающего мира, люди нащупали твердую почву познания в наблюде­нии. По мере того как факты завоевывали все более и более права единственного критерия истины, гипотезы, идея и философия, напро­тив, теряли свое значение в представлениях ученых. Они все более и более представлялись исследователям шаткими, обманчивыми и даже ложными. Так постепенно они пришли к отвращению к мышлению и признанию только фактов. Или скажем мы – так возникла теория познания, которую называем эмпиризмом.

Но эмпиризм, собирание фактов неизбежно приводит к разграни­чению областей исследования. И, следовательно, чисто эмпирический метод познания природы приводит к ее разделению на совершенно изолированные части. Очевидно, для того, чтобы с помощью этих хо­рошо изученных частей перейти к познанию природы в целом, необ­­ходимо их как-то объединить, но такое объединение невозможно эмпирическим методом, ибо для него необходимо располагать наиболее общими законами материального мира, отыскание которых уходит очень далеко за рамки возможностей эмпирического метода познания, в область общих идей, в область философии.

Вот почему Фридрих Энгельс (1948, стр. 24) пришел к заключению, что “в теоретической области эмпирические методы оказываются бес­сильными”. Эмпирические методы не способны дать синтез естество­знания, они могут только беспредельно разделять его на бесчисленные участки исследования. Иначе говоря, эмпирический метод познания не может решить всю задачу. Именно потому исследователь не может отказаться от философии.

“Какую бы позу ни принимали естествоиспытатели, – писал Энгельс (1948, стр. 67) – над ними властвует философия”. Это бессилие эмпири­ков всегда понимали ученые, способные к обобщениям. Например, В. А. Ковалевский писал своему брату А. А. Ковалевскому еще в 1871 году: ”Только собирание фактов, освещенное связующей их теорией, может заслуживать название науки, все же остальное есть только материал для научных исследований, а не само научное исследование”.

В настоящее время, когда со времени высказываний Энгельса про­ш­­ло целое столетие, когда нам со школьной скамьи известны минусы эмпиризма, на первый взгляд представляется, что и говорить о них незачем. Но, к величайшему сажалению, господство эмпиризма в нау­ке не только не сократилось после Энгельса, но достигло такого расцвета, о котором Энгельс не мог и думать.

Это абсолютное господство эмпиризма можно увидеть, например, из того факта, что даже такое крупнейшее обобщение нашего века как теория относительности Альберта Эйнштейна не удостоилось нобе­левской премии. Эту премию Эйнштейн получил отнюдь не за свои гениальные идеи, а за... эмпирические исследования в области моле­кулярно-кинетической физики.

Однако наиболее полно предпочтение наблюдений над идеями проявляется в характере публикуемых работ. По сведениям Г. М. Доб­рова (1966, стр. 32) в настоящее время в мире ежедневно издается около 100 печатных листов текста в расчете на одного специалиста в узкой области. И эта цифра печатных листов непрерывно растет. Разумеется, никакой специалист не в состоянии читать 100 печатных листов в день. Более того, в настоящее время установлено, что гораздо проще повто­рить то или иное наблюдение, чем его разыскать среди океана опубли­кованных описаний фактов. Фактов бесконечное множество, поэтому и их описание можно производить до бесконечности, совершенно ниче­го не прибавляя к познанию природы. Все эти описания фактов, изло­же­­ние которых сейчас требует 100 печатных листов в сутки, несом­ненно утратили всякий смысл познания. Эмпиризм пришел к такому абсурду, о котором не мог бы и подумать Энгельс, столетие назад предупре­ждавший нас против этого бездумного коллекционирования фактов.

Трудно сказать, сколько еще эмпирики будут наращивать этот снеж­ный ком бессмысленных исследований, однако несомненно, что эта история Вавилонской башни должна иметь предел, ибо невозможно до бесконечности так расточительно расходовать время, средства и, в конце концов, человеческие жизни. Конец этого господства эмпири­ческого хаоса неизбежен.

Можно думать, что этот конец будет обозначать поиски синтеза накоплен­ных данных и, следовательно, наступлением эпохи господс­тва идей и самых общих законов материального мира, какими явля­ются законы диалектики – величайшее открытие человеческого ума.

В свете изложенного гипотеза М. М. Тетяева представляется одной из первых ласточек на мрачном фоне господствующего бездумья. Она заведомо прогрессивна и уже по этой причине заслуживает самого пристального внимания.

Одной из главных задач теоретического обобщения является обес­печение геологов базой для решения конкретных производственных задач геологии. Между тем, когда М. М. Тетяев утверждает, что Земля пульсирует потому, что притяжение и отталкивание есть форма сущес­твования материи, он безупречно прав как философ-диалектик, но, од­нако, при этом он решительно ничего не прибавляет к позна­нию Земли как геолог, ибо в данном случае задача ученого именно в том и заключается, чтобы выяснить, как и почему осуществляются те взаимодействия притяжения и отталкивания, которые могут вызвать пульсации Земли. Только решив эти вопросы, ученый сможет оценить масштабы этого явления. Иначе говоря, только выяснив конкретный механизм пульсаций,  можно достигнуть возможности приложения теории пульсаций к решению конкретных геологических задач.

Именно эта незавершенность и неопределенность в построенииях М. М. Тетяева, естеcтвенно, вызвала наибольшие возражения. Так, по мнению Н. М. Страхова (1948, т.II, стр. 390), “Оперируя активным кос­мическим веществом внутри Земли и инертной сдерживающей его внешней оболочкой, а также борьбой притяжения и отталкивания вну­три Земли, М. М. Тетяев ограничивается в сущности условными словес­ными символами, за которыми не скрывается конкретного физическо­го содержания. Естественно, что в этих условиях объяснение сводится к игре словами, причем употребление терминов “единство противопо­ложностей”, “перерастание” одного процесса в другой и т.д. только внешне придает этим словесным объяснениям вид совершенно марк­си­сткой теории. Таким путем дать действительно научное объяснение историко-геологического процесса, конечно, нельзя”.

Мы согласны с Н. М. Страховым, что исходя только из общефило­софских суждений невозможно дать научно обоснованное решение проблемы истории Земли подобно тому, как невозможно составить геологическую карту масштаба 1:50000, оперируя только глобальными данными. Однако, следует иметь ввиду, что не располагая глобальны­ми данными, также невозможно составить детальную геологическую карту. Поэтому мы не можем согласиться со Страховым, что представ­ление о притяжении и отталкивании внутри Земли, о борьбе этих противоположностей внутри Земли и перерастании одного процесса в другой – есть только “условные словеснье символы”, за которыми не скрывается никакого содержания. Из того обстоятельства, что сам М. М. Тетяев не вскрыл физическое содержание этих понятий в исто­рии Земли, подобный вывод, во всяком случае, не следует.

Мы постараемся показать ниже, что в большинстве своих предпо­ложений, хотя и выраженных в самой общей форме, М. М. Тетяев был поразительно прав. Так, исходя из строго научных, а отнюдь не фило­софских соображений, мы пришли к заключению, что пульсации Земли действительно связаны с единством и борьбой притяжения и отталки­вания, которые осуществляются как междуатомные взаимо­действия. Мы также пришли к представлению, что в систолические эпохи преобладают нисходящие колебательные движения земной коры, а в диастолические эпохи – восходящие колебательные движе­ния, которые осуществляются в результате геоламинарных взаимо­действий между корой и мантией Земли. Мы установили также, что имеет место отставание в движениях земной коры относительно движений более глубоких горизонтов пла­не­­ты, и что такое отставание есть одна из обязательных и характерных особенностей пульсаций космических тел. Однако, именно в этом последнем вопросе обнару­живается cерьезная, именно философская, ошибка М. М. Тетяева.

Противопоставление земной коры, как “инертной оболочки”, всей остальной планете неправомерно, прежде всего с количественной точки зрения, поскольку они несоизмеримы. Земная кора составляет по мощности приблизительно одну четырехсотую часть планеты. Вместе с тем такое противопоставление не выдерживает критики и с качественной точки зрения. Несомненно, земная кора по ряду свойств отличается от более глубоких геосфер, но она, тем не менее, является такой же неотъемлемой частью планеты, как и другие геосферы, такое же пульсирующее “космическое вещество”, как и вся остальная пла­нета. Поэтому, когда М. М. Тетяев допускает противоположно направ­ленные движения коры и мантии Земли, он гипертрофически преуве­личивает их противоположность, совершенно сбрасывая со счета единство этих частей планеты. Эта методологическая ошибка привела его и к совершенно ошибочному представлению о ведущей роли верти­кальных сил в процессе образования складок, при котором становятся необъяснимыми такие явления как сдвиги, не представляющие загадки уже со времени Эли де Бомона.

При пульсациях Земли всякое изменение радиуса планеты – это есть вертикально действующие силы – вызывает изменение площади повер­хности планеты, то есть они вызывают горизонтально действующие силы. Поэтому спор о том, вертикальные или горизонтальные силы имеют решающее значение в геологии, не имеет смысла – эти cилы взаимосвязаны как северный и южный полюсы магнита. Они не только противоположны, но и едины, не мыслимы друг без друга.

Анализ гипотезы М. М. Тетяева позволяет наметить следующие выводы:

1. Создать научную теорию, опираясь только на законы диалектики, невозможно. Законы диалектики позволяют наметить верный путь решения проблемы, так как служат критерием его правильно­сти, ру­ководством к действию, но отнюдь не самим действием. Для создания диалектически выдержанного исследования совсем не обязательно обнаружить проявление законов диалектики в готовом произведении, как склонны делать некоторые геологи, для создания такого исследования необходимо диалектически мыслить, то есть при самом синтезе наблюдений представлять себе их взаимодей­ствие не как изолированное от мира явление (типа гипотезы изостазии или радиоактивной гипотезы), но как природный процесс, развиваю­щийся в единстве и борьбе противоположных тенденций, в его бесчис­ленных связях с окружающим миром.

2. Гипотеза М. М. Тетяева показала, что во всех случаях, когда он рассуждал как последовательный диалектик, он безошибочно точно предугадывал черты будущей, выведенной из новейших научных дан­ных, гипотезы пульсации Земли. Напротив, в тех случаях, когда он уклонялся от последовательно диалектического решения проблемы, он совершал и геологические ошибки.

Следовательно, гипотеза пульсаций М. М. Тетяева продемонстриро­вала объективное и всеобъемлющее значение диалектики для всех природных процессов.

З. Гипотеза М. М. Тетяева показала, что только представление о пульсациях Земли соответствует диалектике и поэтому является един­ственно верным решением проблемы.

Мы полагаем, что именно в этом заключается главное значение работы М. М. Тетяева, ее бессмертная роль в истории науки о Земле. Таким образом, мы должны признать, что если М. М. Тетяев и не решил проблему пульсации Земли, то он несомненно указал нам верный путь к ее решению.

В № 1 “Известий АН СССР” за 1940 год были помещены две статьи: В. А. Обручева “Пульсационная гипотеза геотектоники” и М. А. Усова “Геотектоническая теория саморазвития материи Земли”.

Это одновременное выступление с гипотезой пульсаций двух сиби­ряков было чрезвычайно знаменательной и трагической страницей в истории геологии. Для основателя сибирской школы геологов М. А. Усо­ва это выступление явилось трагичным потому, что было опубли­ковано посмертно. В. А. Обручев прожил еще 16 лет, но когда в 1956 году мы обратились к нему с письмом о пульсациях Земли, он ответил, что не занимается этой проблемой с 1940 года. Очевидно, что на девя­том десятке лет, даже для такого могучего мыслителя и человека, каким был В. А. Обручев, задача отыскания новых путей в геологии оказалась непосильной,

Суммируя все, что было высказано предшественниками о пульса­циях Земли, В. А. Обручев приходит к следующим выводам: в началь­ную стадию развития Земли силы тяготения определили сокращение объема планеты и распределение вещества внутри нее по удельному весу. Силы отталкивания при этом проявились в форме лучеиспус­кания и протуберанцев. После образования земной коры борьба тех же сил притяжения и отталкивания продолжалась в другой форме. Расши­рение планеты приводит к разрывам ее коры и магматизму. Потери тепла и перемещение вещества из внутренних частей планеты к ее поверхности обусловливают сокращение радиуса Земли. Это обсто­ятельство приводит к складкообразованию, надвигам и другим явле­ниям сжатия.

Таким образом, по B. A. Обручеву причина сжатия связана так или иначе с потерей тепла – с охлаждением. Причину расширения он полагает не выясненной в связи с недостатком сведений о внутренних областях Земли. Однако он допускает, что при этом могут иметь зна­чение явления радиоактивного разогрева, дифференциации вещества и конвекционных течений в земной мантии, а также действие притяже­ния Луны и Солнца.

В. А. Обручев полагает, что хотя борьба притяжения и отталкивания происходит непрерывно, однако, сопротивление твердой земной коры всяким деформациям вызывает периодические остановки в движени­ях, связанные с накоплением определенной энергии, которая затем проявляется скачками. Так, по его мнению, осуществляется непре­рывно-прерывистый характер тектонического процесса.

Вместе с тем В. А. Обручев полагает, что пульсации Земли протека­ют в два порядка движений: пульсации первого порядка, соответст­вующие тектоническим циклам, и пульсации второго порядка, соответ­ствующие фазам тектогенеза. Кроме того, он строго разграничивает проявление пульсаций на мобильных структурах (геосинклинали) и стабильных структурах (платформы). Магматическую деятельность В.  А.  Обручев связывает с диастолическими фазами. Он полагает, что расширение снимает часть гидростатического давления с магмати­ческого слоя, в результате чего магма переходит в жидкое состояние, а возникающие при этом разломы открывают ей путь к поверхности –   вглубь складчатых структур. Он полагает далее, что эффузивные излияния связаны со вздутиями земной коры, так как крупные разло­мы типа Африканских, Байкальских, закладывались только в куполо­образных структурах.

Образование гранитов В. А. Обручев вслед за М. А. Усовым склонен объяснять переплавлением оcадочнх пород.

Оценивая представления В. А. Обручева в целом, необходимо приз­нать, что как прогрессивный мыслитель-диалектик он принял гипотезу пульсаций, но в своих попытках выяснить причину и механизм подоб­ных движений планеты он всецело оставался в плену представлений прошлого. Так, изменение объема планеты он связывал с ее разогрева­ниями и охлаждениями, привлекая к тому же изостатическое выравни­вание, конвекционные течения и другие чисто механические процессы. Но в этих, давно исчерпавших себя границах представлений, проблема пульсаций Земли не решалась. Подобный подход к проблеме исклю­чает всякую возможность превратить эту плодотворную гипотезу в подлинное обобщение геологии – в теорию Земли.

Несоответствие между идеей пульсаций и консерватизмом исход­ных представлений лучше всего проявляется в решении проблемы мобилизма.

В. А. Обручев обратил внимание, что “каждый раз, когда в cистоли­ческую фазу часть коры погружается, и в связи с этим уменьшается поверхность Земли, положение прилежащих частей коры изменяется в отношении координат Земли. То же самое имеет место и в диастоли­ческие фазы, когда земная поверхность увеличивается растяжением. Каждый раз происходит действительное смещение континентальных масс на поверхности, настоящий эпирофорез, конечно, не в тех раз­мерах, какие принимают крайние мобилисты, но все-таки в том же смысле” (I96З, стр. 259, курсив мой Н.М.).

Сущность представлений мобилистов заключается в том, что мате­рики, некогда соединенные в одно целое, в дальнейшем раскололись и разъехались с образованием между ними океанов. Это представление имеет целый комплекс доказательств, которые имеют силу только в том случае, если принять именно такие масштабы движения матери­ков. Поэтому при любом объяснении мобилизма именно такое явление следует объяснить. И потому никаких “крайних” или ”умеренных “ мобилистов быть не может. Вопрос стоит так: или материки могут раздвигаться с образованием океанов между ними или они не могут совершать подобных движений?

В изложенном высказывании В. А. Обручев фактически нашел реше­ние проблемы движения материков, но своим указанием на незначи­тельность масштаба пульсаций тут же от него отрекся. Что же помеша­ло В. А. Обручеву решить эту проблему? Не трудно увидеть, что при­чина этой капитуляции непосредственно вытекает из его представ­ления о причинах пульсаций Земли.

Действительно, тепловые расширения и сжатия твердого тела, как свидетельствуют экспериментальные науки, возможны лишь в милли­онных долях его объема, что в приложении к Земле даст смещения материков в пределах лишь нескольких метров. Не случайно острие критики представителей экспериментальных наук в адрес гипотезы контракции было направлено на оценки возможной разницы темпе­ратур остывающей планеты и вытекающих из нее расчетов возможных уменьшений радиуса планеты.

Таким образом, анализ представлений В. А. Обручева обнаруживает, что разработка гипотезы пульсации с первых шагов столкнулась с ее главной трудностью – согласования с данными физики.

Невозможность объяснить явления, наблюдаемые геологами, в границах экспериментальных наук уже в двадцатые годы нашего века приводила к столкновению геологов и физиков. Так один из мысли­телей и историков науки Б. Л. Личков (1960, стр.106) пишет: “Хорошо помню относящийся к 1925 году доклад А. А. Борисяка о движении материков, сделанный в Ленинграде. Против основных положений доклада выступил тогда математик академик В. А. Стеклов, утверждая, что движение материков, с точки зрения геофизиков, абсурд, и потому сообщаемые биологические факты ничего не стоят. Борисяк на это ответил: “Мы предъявляем вам факты биологические. Они вот такие-то, и объяснить их без допущения движения материков нельзя. Вам, геофизикам, придется произвести новые исследования и найти ту форму геофизической основы, которая была бы с вашей точки зрения приемлема и объясняла в то же время наши фактические данные”.

Отказываясь от действительных масштабов пульсаций Земли, В. А. Обручев решил этот спор между геологами и геофизиками в польэу безоговорочной капитуляции перед экспериментом.

Значительно дальше в отстаивании самостоятельности геологии пошел М. А. Усов (1936, 1938, 1940а  ,1940б). Он, также, как и М. М. Тетяев, полагал, что “в геологической истории Земли притяжение и отталкивание выражаются как сжатие и растяжение, сменяющие друг друга в борьбе этих противоположных начал”. Однако, в отличие от М. М. Тетяева, он связывал складкообразование с тангенциальным сжатием. По его представлениям, во внутренних областях планеты происходит скачкообразный процесс увеличения более плотных гео­сфер за счет менее плотных в результате превращения атомов. Именно это общее уплотнение вещества Земли и является, по его мнению, при­чиной сжатия планеты. Причину расширения он усматривал в прису­щем веществу планеты стремлению к расширению. “Хотя сжатие Земли и уплотнило материю, – пишет М. А. Усов (I940б, стр.I25), но эта материя находится в очень напряженном состоянии, стремясь расши­риться в результaте, так сказать, радиоактивного распада, и чем силь­нее происходит сжатие, тем более сильного противника оно себе готовит”.

Таким образом, М. А. Усов, исходя в своих построениях из законов диалектики, однако, упорно искал научное решение проблемы пульса­ций. Для этой цели он использовал новейшие достижения физики, стремясь, так сказать, выжать из физики все, что она могла дать для объяснения этой проблемы. Но проблема пульсaций Земли не реша­ется в границах экспериментальных наук. Если бы фазы сжатия Зем- ли возникали в результате синтетических ядерных реакций, которые, как думал М. A. Уcов, охватывали целые геосферы и протекали скач­ко­образно, то энергия упаковки, которая должна была бы при этом выделяться, превратила бы нашу планету в звезду. но, главное, синте­тические ядерные реакции не могут сами по себе рассматриваться как источник энергии. Для того, чтобы они могли протекать, необходимо затратить огромную энергию, источник которой М. А. Усов указать, конечно, не мог.

Однако, необходимо отметить, что и в этих своих предположениях M. A. Усов был очень во миогом прав. В своей последней работе (Н. Е. Мартьянов, 1968, стр.47, 6I) мы показали, что действительно новые элементы возникают на Земле, также как и на всех других космичес­ких телах, что это накапливание тяжелых атомов является характер­нейшей особенностью развития космических тел и несомненно может служить критерием для определения их возраста. Но эти синтети­ческие ядер­ные реакции являются не причиной пульсаций Земли, а их следствием.

М. А. Усов прав и в своем утверждении, что сжатие вещества приво­дит ее в “напряженное состояние”. Поскольку в любом веществе силы междуатомных притяжений уравновешиваются силами междуатомных отталкиваний, любое вещество можно рассматривать как в той или иной мере сжатую пружину. Именно по этой причине мы и рассматри­ваем именно силы междуатомных притяжений как ведущую силу в пульсациях планеты, ибо всякое увеличение сил притяжения ведет к сокращению равновесных расстояний между атомами и к сжатию планеты. А их ослабление должно приводить к увеличению равновес­ных расстояний и к расширению планеты.

Теоретические предпосылки, которые М. А. Усов положил в основу своих построений, он свел в четыре тезиса, опубликованные посмер­тно и изложенные в заключительной части его учебника “Структурная геология”.

“Итак, – пишет М. А. Усов (1940б. стр.124), – в противополож­ность старым теориям, нужно признать следующие положения:

1) Земля не потому сжимается, что охлаждается, а потому охлажда­ется, что сжимается;

2) тело Земли представляет концентрические геосферы, состоящие из все более тяжелых атомов с глубиной, которые образовались в этих зонах соответственно физико-химическим условиям, а не распреде­лились по удельному весу, как готовые элементы, в жидкую фазу Земли;

З) вещество глубоких зон Земли находится в твердом агрегатном состоянии, которое, впрочем, отличается от твердого состояния зем­ной коры тем, что при уменьшении давления вещество может перейти в жидкое состояние;

4) совершенно не приходится противопоставлять твердую земную кору жидкой пиросфере, а нужно считать, что магма есть историческое образование, появляющееся в связи с тектоническими движениями” .

В этих тезисах, если не говорить об их необычайной глубине и ясности, поражает прежде всего то обстоятельство, что только в тре­тьем тезисе, где говориться о возможности плавления за счет умень­шения давления, М. А. Усов остается в плену установлений экспери­ментальных наук. Все остальные тезисы порывают с диктатом экс­пе­­риментальных наук – они базируются не на лабораторных, а на космических данных.

Вторая, вероятно, cамая поразительная особенность этих тезиcов заключается в том, что они фактически не имеют логических обос­нований. В тех двух страницах текста, которые предшествуют их изложению, мы не обнаружили предпосылок для подобных заклю­чений.

Наиболее важным нам представляется первый тезис. На протяже­нии всей истории геологии теплота рассматривалась как первопричина тектонических движений. Утверждая, что Земля охлаждается потому, что сжимается, М. А. Усов поменял местами причину и следствие. С на­шей точки зрения, подобная перестановка вполне оправдана – ибо увеличение сил взаимопритяжения между атомами неизбежно должно приводить к повышению теплоемкости вещества и, следовательно, при прочих равных условиях – к понижению температуры планеты. Низ­вергнув теплоту с пьедестала первопричины тектонического процесса на положение одного из его следствий, М. А. Усов, вместе с тем, отре­к­ся от опеки физики и встал на порог совершенно нового пути в познани истории планеты. Однако, мы напрасно стали бы искать у него строгих обоснований этого тезиса. Его довольно туманные рас­суждения о том, что сгущение материи должно сопровождаться повы­шением температуры, и что дальнейшее уплотнение вещества должно приводить к ее понижению, едва ли можно рассматривать как логичес­кое обоснование этого тезиса. Во всяком случае пример со звездой Крюгер Nо 60, которая уплотнилась до значения 9,1 г/см3  , но все еще излучает свет,  нельзя считать доказательством первого тезиса.

Необычайно глубок и прогрессивен и второй тезис – о возникнове­нии тяжелых атомов внутри планеты, Такое накапливание тяжелых атомов несомненно является одним из главных признаков поступа­тельного развития планеты. Однако, и в этом случае мы не находим ни логических, ни фактических его обоснований. Поразительное несоот­ветствие между глубиной тезисов и туманностью рассуждений при их обосновании со всей ясностью показывает, что тезисы являются проявлением гениальной интуиции М. А. Усова.

Поскольку мы полагаем интуицию атрибутом научного исследова­ния , и поскольку понять представления М. А. Усова невозможно, минуя это качество, мы полагаем необходимым рассмотреть его более подробно.

Всем известно, что сейсмические методы позволили измерить тол­щину земной коры, которая в молодых складчатых сооружениях цен­тральной Азии достигает 70 км. Но почти никто не знает, что двести лет назад Михаил Васильевич Ломоносов писал по этому поводу: “Азия есть гора, главный ее широкий хребет в Тибете и в его погра­нич­ностях представляет некоторый вид сводов, края которых лежат при берегах морей, окружающих сию часть света. Хотя же оные своды и не без довольных подпоров, однако, должны быть ужасной крепос­ти, чтобы не обрушились. И ежели положить только сотую часть их поперечника, то неотменно должны быть семьдесят верст толщиною” (1949, стр.62-63). Если принять во внимание, что в пределах низмен­ности М. В. Ломоносов оценивал толщину земной коры в тридцать верст (1949, стр.6I), то можно убедиться, что величину, которую уда­лось измерить в результате двухвекового труда, М. В. Ломоносов полу­чил, минуя этот гигантский труд многих поколений!

Эмпирики всегда полагают, что достигнутый ими уровень познания и является максимально возможным. Когда они отмечают поразитель­ные прогнозы М. В. Ломоносова, то принимают во внимание лишь те из них, которые уже подтверждены современными эмпирическими методами. Но, с течением времени, число таких подтверждений неу­клонно растет и каждый раз обнаруживается, что в своих представ­лениях М. В. Ломоносов все еще находится далеко за пределами того уровня знаний, с которого его оценивали в последний раз.

Например, прогноз М. В. Ломоносова о толщине земной коры не рассматривался в последнем издании  “О слоях земных” потому,  что тогда это был прогноз еще не подтвержденный. Редактор этого изда­ния (“Госгеолиздат”, 1949) Г. Г. Леммлейн, в своем предисловии указал двадцать идей М. В. Ломоносова, которые, по его мнению, oпeредили уровень науки, но ни слова не пишет, например, о такой потрясающей идее, как возможность возникновения элементов на Земле. М. А. Усов, как мы видели, также интуитивно пришел к этой идее, но не сумел найти ей логического обоснования, а между тем такое обоснование существовало уже двести лет.

Эта ясно выраженная мысль тем более потрясает,  что во времена М. В.  Ломоносова не существовало и самого понятия об элементе! Вот что мы можем прочитать у этого изумительного ученого: ”По означен­ной прежде бывшей жидкости материй, весь Земной шар составляю­щих, что и округлость всего нами обитаемого света уверяет, когда материи собрались в свои слои, коим ,конечно, устояться и сесть дол­жно было каждому по своей тягости, то необходимо было бы должно металлам сесть и уклониться ближе к земному центру, нежели как их ныне находим, не редко и на самой земной поверхности. Итак, .неоспоримо, что металлы произошли после первого здания, как уже Земля отвердела, явилась суша, и прочие обстоятельства, нужные к произведению мест рудных” (1949, стр.89, курсив мой Н.М.).

Из этих соображений М. В. Ломоносов заключает, что неудачные попытки получить из одного металла другой в лаборатории “хотя тщетной надежды Алхимистов о великом обогащении не исполняют, однако, уверяют, что новорождение металлов и оных превращение в другие возможно” (1949, стр.89,  курсив мой Н. M.).

Если не говорить о совершенно исключительном познавательном значении этих высказываний для современной науки, они представ­ляют огромный интерес для теории познания вообще, так как позво­ляют приоткрыть причину столь необыкновенного проникновения в тайны природы.

M. В. Ломоносов усмотрел “новорождение металлов” из “округлос­ти Земли”. Из этого следует, что сама возможность подобных умозак­лючений возникает из сопоставления очень далеких понятий, которые с точки зрения эмпирика, вообще никак не связаны. Следовательно, можно думать, что секрет Ломоносовских прогнозов заключается в том, что он рассматривал природу как единое, гармонически взаимосвязанное целое.

Однако, если проанализировать представления других ученых, которым удалось произвести крупные обобщения, то можно обнару­жить, что именно такой подход к природным процессам неизбежно предшествовад их обобщениям – то есть такой подход к природным процессам является непременным условием решения научных проблем.

Например, В. И. Вернадский (I954, т.I, стр.300) пишет: ”В своих лекциях Д. И. Менделеев подчеркивал значение естественных природ­ных процессов – земных и космических: химический элемент явля­ется в них не абстрактным, выделенным из космоса объектом, а пред­ставляется облеченной плотью и кровью составной неотделяемой частью единого целого – планеты в космосе”.

Но рассматривать явления природы в их взаимосвязях, в их бесчис­ленных взаимодействиях – это и значит выполнять одно из главных условий диалектического мышления. Отсюда вытекает, что открытие законов природы возможно только при диалектическом мышлении.

Однако, принять во внимание все взаимосвязи невозможно для логического познания, каким является научное познание. Известно, что для такой чисто логической науки, как теоретическая механика, задача  взаимодействия уже трех тел представляет собой неодолимую крепость. Между тем ясно, что в реальных природных процессах взаимодеиствуют не три и не четыре тела, а бесчисленное множество тел.

Поскольку ученые, так или иначе, открывают законы взаимо­действий, которые явно недоступны логике, они, очевидно, поль­зуются при этом не только логическими средствами познания.

Например, рельеф земной поверхности возникает в результате бесчисленного множества взаимодействующих процессов и, возмож­но, пройдут века до тех пор, пока мы сможем учитывать влияние каж­дого из них и воссоздать весь процесс в целом. Но любой достаточно опытный геодезист, бросив беглый взгляд на топографическую карту, мгновенно и бозошибочно отметит малейшую неточность в конфигу­рации изогипс рельефа. При этом он не сможет логически не только доказать справедливость своих замечаний, но и сколько-нибудь вра­зумительно изложить их сущность. Все, что от него можно услышать в обоснование такого замечания – это вполне догматическое – “Так не бывает!” Это получается потому, что характер рельефа геодезист воспринимает не логикой, а чувствами. Верно изображенный рельеф он воспринимает как гармоничный, прекрасный, а неверно изображен­ный – как дисгармоничный, уродливый. Иначе говоря, геодезист чувствует ошибку в изображении рельефа так же ясно, как в изобра­жении человеческого лица.

При попытках обобщить определенную сумму фактов ученый вы­нужден перебирать различные варианты решения этой задачи. В сущ­ности то, что мы называем научным поиском и заключается в таком перебирании вариантов решения. Однако, при этом ученый знает, что лишь один  из вариантов соответствует истине. Чтобы забраковать, отбро­сить ошибочные варианты, он должен иметь вполне определен­ный критерий, некоторую “теорию невероятностей”, которая позво­лила бы сразу сказать как не может быть. Этим критерием и является ощущение гармонии природы.

В. И. Вернадский (1954, т.1, стр.293) пишет о величии космоса, ко­то­рое “всюду и всегда является нам как порядок, а не творение хаоти­ческого случая”. Но отличить этот “порядок” можно только чувством – как нечто гармонически прекрасное. Вместе с тем В. И. Вернадский, конечно, не случайно это свое ощущение природы называет “поряд­ком”, ибо несомненно имеет в виду взаимосвязь явлений природы, взаимодействие всех природных процессов.

Но взаимодействие, как писал Ф. Энгельс (1948, стр.85), ”вот первое, что выступает перед нами, когда мы рассматриваем движу­щуюся материю с точки зрения теперешнего естествознания”. Более того, взаимодействие, по мнению Ф. Энгельса (1948, стр.186), “явля­ется истинной конечной причиной вещей. Мы не можем пойти дальше познания этого взаимодействия, – пишет он, – именно потому, что позади него больше нечего познавать”.

Таким образом, ощущая взаимодействия природных процессов как порядок, как прекрасную гармонию мира, ученые в сущности всегда так воспринимали диалектичность природных процессов. И, сле­довательно, научная интуиция, как атрибут познания, есть чувст­венное восприятие диалектики природы.

В. И. Ленин писал о том, что мы не можем выразить движение, не расчленив и не огрубив его. Естественно, что при этом он имел ввиду логическое выражение движения. Однако своими чувствами мы мо­жем выразить движение, Например, любая соната Людвига Бетxовена выражает движение и при этом без малейшего огрубления и как резу­ль­тат единства и борьбы противоположностей.

Но научным мы называем именно логическое познание природы. И потому научно познанным мы считаем то и только то, что изложено и обосновано языком логики. Поэтому интуитивно найденное решение есть всего лишь первый этап научного познания, за которым следует длительный труд, часто охватывающий всю жизнь ученого, труд пере­вода интуитивного решения на язык логики.

Например, юноша Дарвин в своем дневнике путешествия на “Биг­ле” изложил основные положения своей теории происхождения видов. Но для того, чтобы это интyитивнoе решение проблемы превратить в научный труд, потребовалось двадцать лет собирания фактов. Причем научным этот труд стал лишь после того, как в нем не осталось ника­ких следов чувства, когда все признаки чувственного восприятия были заменены фактами и логикой, Этот труд превращения чувственного видения мира в достоверность дается ученым не легко и не даром. Изгоняя из своего восприятия мира чувство и все заменяя логичес­кими суждениями и фактами, ученый постепенно притупляет в себе ощущение прекрасного. И значит в какой-то степени притупляет инту­ицию. Вот почему Чарльз Дарвин на склоне лет с горечью писал о том, как он утратил способность воспринимать поэзию. О том, что его ум “превратился в какой-то механизм, перемалывающий факты в общие законы”, и что “атрофия художественных вкусов влечет за собой утра­ту известной доли счастья, а может быть, и вредно отражается на умственных способностях”.

Леон Розенфельд (1968, стр.89), проанализировав недавно издан­ную переписку Исаака Ньютона, приходит к заключению, что “между строгими требованиями рационального анализа и стремлением к все­охватывающему интуитивному синтезу существовало противоречие, которое Ньютон никогда не мог преодолеть, и корни которого уходят гораздо глубже, чем захватывает какая-либо проблема научного мето­да”. Кроме того, Розенфельд, разбирая вопрос о том, почему Ньютон далеко не сразу, после интуитивного решения проблемы тяготения, взялся за ее разработку, пишет:”Я думаю, что тaкое поведение не столь загадочно, как это кажется. Ученые не любят той напряженной рабо­ты, которой требует любое детальное исследование, и они ввязыва­ются в такое дело только под давлением”.

Мы безусловно согласны с Розенфельдом, что у Ньютона существо­вало это трагическое противоречие между “строгими требованиями рационального анализа” и “стремлением к всеохватывающему интуи­тивному синтезу”, но мы не можем признать это противоречие инди­видуальным свойством Ньютона, а полагаем, что это неизбежно для всех исследователей, обладающих интуицией. И мы безусловно не можем согласиться с тем, что Ньютон никогда не мог преодолеть этого противоречия, поскольку он оставил трехтомное решение проблемы тяготения. Разработка этой проблемы возникла не в результате случай­ного стечения обстоятельств, как полагает Розенфельд, а в результате извечного стремления передать плоды своих размышлений людям, стремление включиться в эстафету познания – то есть, в конце концов, из чувства долга.

  Изложенные представления относительно научной интуиции, поз­воляют утверждать,что интуитивный путь М. А. Усова в решении про­блемы пульсаций Земли обнаруживается только потому, что смерть прервала его искания именно на этом начальном этапе. Потому, что он не успел перевести свои интуитивные идеи на язык логики. Именно потому эти идеи, явно не предназначенные для обнародования, были опубликованы только после его смерти.

Интуитивная стадия исследования проблемы, на которой находился М. А. Усов, ярче всего проявилась в том, что фактически восстав про­тив опеки физики, он не сформулировал эту мысль. Почувствовав тесные рамки экспериментальных наук для решения проблемы пуль­саций, М. А. Усов (1940б, стр. 124) пишет: “конечно, сжатие и расши­рение коры суть не пассивные формы тектогенеза под влиянием каких-то внешних сил, а особые формы притяжения и отталкивания в само­развитии материи Земли как части космоса”.

В этом высказывании отсутствует четко сформулированная мысль. Мы усматриваем в нем только фотографию поиска мысли. Действи­тельно, что такое “внешние силы”, которым не подчиняются пульса­ции Земли? И чем отличаются  пульсации “части космоса” от пульса­ций под влиянием “внешних сил”? Все это выглядит до крайности туманно.

М. А. Усов понимал, что чему-то пульсации не подчиняются. Он даже прямо указывает, что они не подчиняются ни охлаждению, ни влиянию Луны и Солнца (то есть силам гравитации). Но как выразить, как обобщить те силы, которым пульсации не подчиняются? И он решил, что они не подчиняются внешним силам, то есть никаким силам вообще, А отсюда происходит и это метафизическое представ­ление о “само­развитии”, представление о том, что Земля развивается как абсолютно изолированное тело, независимое от окружающего космоса.

А между тем, чтобы избежать этого заблуждения М. А. Усову дос­таточно было бы вместо понятия “внешние силы” употребить понятие “лабораторно установленные силы”, чтобы необходимость в предс­тавлении о саморазвитии отпала, Однако, предполагать силы неизвес­тные физике М. А. Усов не мог. Неизбежно встает вопрос – почему этот шаг оказался столь труден, что его не смог сделать даже такой мыслитель как М. А. Усов, который в своих тезисах уже фактически отрекся от экспериментального контроля?

В 1923 году, когда Уолтер Бечер только еще искал пути к решению проблемы пульсаций Земли, Эрнест Резерфорд с трибуны Конгресса Британской Ассоциации по развитию науки провозгласил ХХ век веком физики. Если в то время и нашлись сомневающиеся в этом утверждении, то после Хиросимской трагедии сомневаться в этом не приходится. Таким образом, получилось так, что открытие пульсаций Земли совпало с эпохой господства физики. И хотя, как писал еще Гете, само понятие о господстве не имеет в науке никакого смысла, оно было осуществлено! К концу 30-х годов стало ясно, что военная мощь государства зависит от развития физики, это обстоятельство определило приток огромных средств в физические лаборатории. Редкий год не приносил открытия новых ядерных частиц или транс­урановых элементов. Страницы научно-популярной и научно-фантас­тической литературы были до краев заполнены физикой. Эти успехи физики не могли не повлиять на ученых всех разделов естествознания. В этот далеко еще не закончившийся этап естествознания физика и ее методы стали мерилом научности вообще.

Физика оказывает огромное влияние на все разделы естество­зна­ния, принося в них, однако, не только результаты своих открытий, но и свой феноменологический образ мышления. Это влияние физики привело к тому, что в естествознании были приняты физические акси­омы о том, что в физической лаборатории можно исследовать все без исключения природные процессы. Что законы физики имеют все­объем­лющее значение – то есть, что они действуют одинаково как в лаборатории, так и в космосе. И поэтому за пределами тех сил, которые обнаружены физикой, не может существовать никаких иных сил.

Когда М. А. Усов поставил знак равенства между силами, установ­ленными лабораторно, и внешними силами (то есть силами вообще), его интуиция оказалась в противоречии с признанием всемогущества физики, но это противоречие он решил в пользу физики, отдав, таким образом, свою дань заблуждению века. Мы убеждены, что эта ошибка М. А. Усова была временной, что он просто не успел до конца разоб­раться в этом вопросе.

Однако, так или иначе, отсутствие четкой формулировки своеоб­разия космического процесса пульсаций Земли, который не может быть смоделирован в лаборатории, а также его совершенно ошибочное представление о “саморазвитии материи Земли” привело к тому, что идеи М. А. Усова, изложенные в его тезисах, остались не понятыми и не нашли своевременного отражения в развитии теоретической геологии, которая пошла по пути беэоговорочной капитуляции перед экспериментальными науками. Наиболее ярко этот послеусовский этап развития тектонической мысли отражен в трудах В. В. Белоусова. Являясь учеником М. М. Тетяева, В. В. Белоусов однако воспринял из его идей лишь наиболее слабое представление о решающем значении в геологии вертикально действующих сил.

При попытке обобщить данные исторической геологии, он неизбе­жно столкнулся с таким очевидным проявлением пульсаций Земли, как великие трансгрессии. По этому поводу В. В. Белоусов (1954, стр. 232) пишет: “Одновременность крупных пульсаций земной коры установ­лена для континентов. Как происходят в это время движения в океанах мы не знаем. Но если бы циклы обуславливались общим равномерным расширением и сжатием Земли на больших пространствах, то мы не могли бы наблюдать крупные трансгрессии и регрессии на континен­тах: допустимое общее сокращение и увеличение объемa Земли и ее поверхности привело бы к ничтожному увеличению и уменьшению средней глубины океанов. Колебания уровня моря могли бы происхо­дить в пределах нескольких метров”.

Из этих соображений В. В. Белоусов приходит к заключению, что движения материков и океанического дна различны.

За год до этих высказываний В. В. Белоусова была опубликована работа Г. С. Ладда, Е. Ингерсона, Р. Таунсенда, М. Рассела, Г. Стефен­сона (H. S. Ladd, Е. Ingеrsоп, R. C. Тоwsепd, M. RussеI, H. K. Stерhеnsоn, I953) о результатах бурения на атолле Эниветок в центральной части Тихого океана.На глубинах 1226 и 1389 м скважины врезались в база­льты основания атолла. Изучение фауны пересеченных скважинами отложений показало, что с глубины 180-200 м начинаются миоценовье отложения, а с глубины 800-900 м и до базальтов основания залегают эоценовые отложения. Олигоцен из разреза выпадает.

Таким образом, во время великой палеогеновой трансгреосии на континентах, которая достигала своего максимума в эоцене, дно Тихо­го океана испытывало такое же затопление, как и материки. Регрессия, начавшаяся в олигоцене, отразилась в разрезе атолла Эниветок переры­вом в отложениях. Следующая – неогеновая трансгрессия достигала своего максимума в среднем миоцене, о чем, например, свидетельствуют нефтяные скважины в Западной Сибири. Это миоценовое затопление материков отразилось на атолле накоплением 700 м коралловых известняков.

Таким образом, разрез атолла Эниветок показывает, что движения дна Тихого океана в точности соответствовали движениям материков.

Что же побудило В. В. Белоусова отречься от самого замечательного вывода геологии о пульсациях Земли и сделать умозрительное заклю­чение, противоречащее фактам? Из высказывания В. В. Велоусова видно, что все его рассуждения по этому вопросу исходят из представ­ления о ничтожности допустимых изменений объема Земли. В. В. Бе­лоусов полагает это представление настолько очевидным, что не счи­тает нужным его аргументировать, но очевидным в этом  представ­лении является только одно, что оно целиком почерпнуто из учебника физи­ки. Ради того, чтобы втиснуть историю планеты в прокрустово ложе физики B. В. Бeлоусов готов отречься от очевидных геологических фактов. Однако при этом, уподобив планету лабораторному кубику, он не только нарушил закон перехода количества в качество, но и ликви­дировал геологию как самостоятельный раздел естествознания.

4. Геологическая форма движения

В 1779 году женевский профессор Гораций Соссюр в своем знаме­нитом “Путешествии по Альпам” поставил вопрос, который в наши дни вполне заслуживает названия “проблемы Соссюра”:

“Не должны ли общие законы физического мира действовать в наших лабораториях таким же образом, как и в основаниях горных цепей?”

Едва ли сам Соссюр или кто-нибудь из его современников мог оце­нить всю сакраментальность этого вопроса для науки о Земле. А меж­ду тем положительный ответ на вопрос Соссюра исключает возмож­ность суще­­ствования геологии, как самостоятельного раздела  есте­с­­­твознания – ибо, если законы, управляющие рождением гор, могут быть установлены в лаборатории, то и вся геология есть не более как раздел физики.

Однако, и по сей день считается, что в геологии только то и объяс­нено, что сведено к действию какой-либо экспериментально установ­ленной закономерности. И если некоторые явления не удается объяс­нить таким образом, то это относится за счет недостатка сведений о физике внутренних областей планеты.

Но прежде, чем ожидать от физики решения своих проблем, геоло­гам необходимо было бы принять во внимание следующие особен­ности физики:

1. Физика есть наука экспериментальная. Это значит, что ее исчер­пы­вающе доказанные законы, однако, охватывают весьма ограничен­ный круг явлений, которые можно воспроизвести в лаборатории. В частности, она может рассматривать только такие явления, которые протекают в отрезках времени эксперимента.

Английский астроном Фред Хойл (1969), например, считает, что все законы физики можно открыть не выходя из лаборатории, но “что можно открыть, – пишет он, – в локальном эксперименте кроме локальных взаимодействий между частицами?”.

2. Как чисто экспериментальная наука, физика, вместе с тем, явля­ется и наукой феноменологической – она устанавливает законы, кото­рые не может и не пытается объяснить. Например, ни один физик не в состоянии ответить на вопрос, почему действуют законы Ньютона или Фарадея? Или почему происходит радиоактивный распад? и т.д. Физи­ки не могут ответить на подобные вопросы потому, что ответы на них лежат за пределами возможностей экспериментального метода иссле­дования. Или, как пишет Фред Хойл (1969): “Потому, что мы не можем заставить Вселенную вращаться вокруг нашей лаборатории”. А между тем для того, чтобы исследователи явлений космического масштаба пространства и времени – то есть геологи и астрономы – могли приложить законы физики к решению своих проблем, они должны иметь критерии их применимости в этих условиях, то есть должны знать, почему они  действуют. Поэтому мышление геологов и астро­номов начинаетcя там, где мышление физиков заканчивается.

З. Претензии физиков на абсолютную всеобщность их законов, без ответа на вопрос о причине их действия, есть не более чем геоцен­тризм – стремление посадить всю вселенную на Землю в свою лабо­раторию.

На геоцентризм естествознания обратил свое внимание еще Фрид­рих Энгельс (1948, стр. 191), который писал: “Вся наша официальная физика, химия и биология исключительно геоцентричны, рассчитаны только для Земли”. Он отмечает далее, что такой путь вполне прием­лем для этих наук, но, что “геоцентрическая точка зрения в астроно­мии ограничена и по справедливости отвергается”.

Но астрономия и геология это родные сестры – они изучают один объект. Астрономия, изучающая космические тела в настоящий мо­мент, однако наблюдает их на различных стадиях развития. Геология изучает различные стадии развития одного космического тела. Поэто­му мы можем сказать, что астрономия есть геология в пространстве, а геология есть астрономия во времени. И, следовательно, геоцентри­ческий подход к исследованию равно не приемлем как в астрономии, так и в геологии.

Как известно, Энгельс различал разделы естествознания по тем формам движения материи, которые они изучают. Вместе с тем известно, что Энгельс не выделил геологическую форму движения материи. “Трудно сказать, – пишет по этому поводу В. М. Кедров (1959), – почему в этот ряд форм движения материи Ф. Энгельс не включил геологическое движение”.

Нам представляется, что причиной такого упущения является сос­то­яние геологии ХIХ века. Как мы уже отмечали, в ХIХ веке в геоло­гии господствовала гипотеза контракции, которой по необходимости придерживался и Энгельс. Например, критикуя представления Ляйеля, он писал: “Для него не существует охлаждения Земли. Земля не разви­вается в определенном направлении, она просто изменяется случай­ным бессвязным образом” (1948, стр. 11). Это указание на охлаждение Земли не оставляет никаких сомнений в контракционистских предс­тавлениях Энгельса.

Но сжатие Земли в результате ее охлаждения – это процесс, кото­рый вполне может быть смоделирован в лаборатории, и потому он всецело относится к физической форме движения материи. И, следо­вательно, у сторонника гипотезы контракции Энгельса не было ника­ких оснований выделять особую геологическую форму движения материи.

Геологическая форма движения обнаружилась лишь в ХХ веке, ког­да были открыты пульсации Земли и когда стало очевидно, что их невозможно свести к какому-нибудь виду физической формы движения.

Геологическая форма движения материи осуществляется внутри космических тел на протяжени огромных интервалов времени, как результат медленного накапливания незначительных воздействий космоса.

Принимая во внимание неразрывную связь материи и движения, необходимо признать, что геологическая форма движения материи есть форма существования космических тел и, в частности, Земли.

Форма движения материи, которую изучает тот или иной из разде­лов естествознания, определяется возможностями его метода изучать именно эту форму движения. Основным методом изучения геологи­ческой формы движения материи является геологическая съемка, которая позволяет выяснить историю Земли и, следовательно, характер движений, протекающих во внутренних областях планеты на протя­жении миллионов лет.

Другим новейшим методом изучения геологической формы движе­ния, является сопоставление Земли с другими планетами. Для этой цели в последнее десятилетие по инициативе советского ученого
Г. Н. Каттерфельда создана специальная наука планетология.

Джон Бернал (1956, стр.428), анализируя состояние естестсво­знания ХХ века, пришел к заключению, что науки о Земле ”являются скорее графиями, чем логиями. По этой причине, – пишет он, – хотя они выросли колоссально в своем объеме, изменения, которые в них произошли, были обусловлены главым образом новыми техническими методами и идеями, заимствованными у физики и химии”. Такое поло­жение наук о Земле, по мнению Бернала, определяется тем, что якобы “в ХХ веке не произошло ничего, что могло бы явиться причиной коренного пересмотра принципов геологии, установленных в ХIХ веке”.

Однако, вопреки утверждениям Джона Бернала, такое событие в геологии произошло – это 6ыло открытие пульсаций Земли, и это открытие требует пересмотра принципов не только в геологии, но и в физике!

Грандиозное открытие века не удостоилось внимания корифеев науки ХХ века только потому, что оно было получено не физическими методами исследования – не экспериментально и не математически.

Тот факт, что Джон Бернал не заметил открытие века, навсегда укажет физике ее скромное место в ряду естественных наук – ибо всегда будет служить поучительным примером того, к чему привел полувековой этап господства физики с ее непомерными претензиями.

Таким образом, ХХ век является веком рождения новой геологии, как совершенно самостоятельного раздела естествознания, который может открывать законы природы,совершенно недоступные для обнаружения экспериментальными методами.

Из этого вытекает, что геолог, анализирующий историю Земли, должен всецело исходить из ее каменной летописи и смотреть вниз – на Землю. Когда же он пытается объяснить эту историю, он должен вспомнить, что имеет дело с космическим телом и посмотреть вверх – в космос.

Изменение объема твердого тела планеты в таких масштабах, как это требует теория пульсаций Земли, не известны физике, но можно думать, что это далеко не единственное явление, какое ей неизвестно. Оно неизвестно физике, но известно геологии, потому что записано в каменной летописи Земли.